К двери пассажирского салона была приставлена лесенка, и пора было занимать места. Посадка сопровождалась короткой перебранкой на ломаном немецком – норма провоза багажа на нашем «воздушном гиганте» была всего пять килограммов на пассажира, и одному из них пришлось все-таки отдать часть своего груза провожающим. Внутри самолет меня удивил, причем одним словом это удивление не опишешь. Приятным было то, что пассажирская кабина, судя по всему, хотя и не была герметичной, но не имела видимых щелей – во всяком случае, не приходилось ожидать, что в полете ее будет продувать сквозняками. Салон на пять пассажиров был довольно просторным, его интерьер был выполнен в викторианском стиле. Доводилось слышать, что он был красивее, чем у любого другого авиалайнера этого времени. С этим можно было бы согласиться, если бы его не портили проходившие внутри трубы каркаса. Вдоль всего салона шли довольно большие окна, а внутри был установлен трехместный диван, лицом против движения, и два кресла, смотревшие по ходу движения. Специального багажного отсека не было, и свой скарб мы размещали прямо на полу, рядом с креслами и диваном.
Снаружи раздавались какие-то команды. И вот мотор застрекотал, затем самолет покатился по полю, выруливая на взлетную полосу. Рокот мотора стал громче, вибрация – заметнее, и мы начали разгон. Трясло нас… Ну представьте себе, что вы разогнались на автомобиле по грунтовке до скорости свыше ста километров в час. Довольно быстро наш Фоккер оторвался от земли, что стало заметно в первую очередь по резкому уменьшению тряски, и под крылом поплыли окраины Ходынского поля, затем слева сзади показался круг Кудринской площади. Мой первый полет в этом времени начался…
…К концу полета, после двух промежуточных посадок, я был уже сыт по горло монотонным стрекотанием двигателя, вибрацией, воздушными ямами, невозможностью размять затекшие конечности, и меня уже давно не занимали неторопливо проплывавшие внизу, под крыльями нашего воздушного извозчика, виды Земли сверху. Некоторое оживление посетило меня, когда самолет начал снижение при подлете к Кенигсбергу и в окно удалось рассмотреть рукава Прегеля, а впереди – линию укреплений Литовского Вала, еще дальше за ними – шпиль замковой башни и гладь городских прудов.
Я не был здесь… Сколько? Около полутора лет прошло? Или – почти тридцать один год до моего рождения на свет в этом городе… Нет, не совсем уже в этом…
Да, не совсем. Вот оно, зримое доказательство – под нами уже появилось летное поле аэродрома Девау. Здание его аэровокзала, построенное по проекту известного кенигсбергского архитектора Ханса Хоппа, было запущено в эксплуатацию осенью 1922 года и стало первым постоянным коммерческим терминалом в мире. Совсем недавно возведенные ангары, двумя крыльями расходящиеся под углом от этого здания, казались огромными по сравнению с ним. Впервые вижу аэровокзал Девау целым. В моем времени от аэропорта уцелел (после боев 1945 года) только огрызок центральной части здания и примыкающее крыло. Исчезла и ажурная металлическая декоративная решетка, которая сейчас обрамляет крышу. Да и нет уже аэропорта Девау, остался лишь едва цепляющийся за существование аэроклуб.
Фоккер лихо подруливает прямо к тому крылу аэровокзала, где расположена таможня. Пассажиры, с трудом разминая затекшие члены, кое-как вылезают из самолета. Не позабыв поблагодарить Николая за мастерскую посадку, интересуюсь у него, как добраться в город. Наш летчик поясняет, что неподалеку есть остановка рейсового автобуса, но ходит он редко, и поэтому лучше воспользоваться такси, хотя это и обойдется недешево. Я тут же договариваюсь с ним о поездке вскладчину и иду проходить необходимые формальности.
Вскоре за стеклом автомобиля уже замелькали пригороды с аккуратными домиками, вокруг которых зеленели сады. Затем мы подъехали к старинным Королевским воротам со множеством декоративных башенок и повернули направо, в объезд центральной части города, по улице, которая называлась так же, как и в мое время (редкий случай!): Литовский Вал. По правую руку тянулась массивная земляная насыпь этого самого вала, поросшая деревьями и кустарником. Такси проехало между бастионом Грольман и суровыми казармами Кронпринц и выехало к Россгартенским воротам, рядом с которыми, над зеркальной гладью озера Верхнего (что было простым переводом с немецкого Oberteich), возвышалась башня Дона. А по левую руку вытянулся узкой блестящей лентой утопающий в зелени Замковый пруд, несущий на себе стайки белых лебедей. Как часто я гулял в этом красивом уголке в прошлой жизни…
Вновь поворачиваю голову направо – там, на противоположном берегу озера Верхнее, виднеется визави башни Дона – башня Врангель. Где-то в нескольких десятках шагов за ней стоит у берега озера особняк (наверное, уже построенный… или еще нет?), где мы чуть не всем классом справляли зимой 1970 года день рождения Ягодки – одной из наших одноклассниц…
Однако мне сейчас не до воспоминаний детства – боюсь опоздать в советское консульство, где должны быть приготовлены билеты на берлинский поезд.
Обратив внимание на табличку, вижу, что название улицы, по которой мы ехали, изменилось – теперь это была Волльрингштрассе. Город в этих местах сделался одновременно и узнаваемым, и практически незнакомым. Здесь не было многих из тех немецких зданий, которые были памятны мне по прежней жизни. Лишь мелькнула по правую руку строящаяся конструктивистская громада Дома Техники из бурого кирпича. При выезде на площадь нет привычного здания Северного вокзала, где при советской власти обосновался межрейсовый дом моряков (проще говоря – моряцкая общага), а с уходом советской власти здание на престижной площади захватили всякие бизнес-структуры. Видны только платформы и небольшое станционное здание вокзала, который пока называется не Северный (Nordbahnhof), а Кранцевский вокзал (Cranzer Bahnhof). Отсюда ходят поезда на Кранц (Зеленоградск) и Раушен (Светлогорск).
С другой стороны площади – Торговый Дом (построенный, как и Дом Техники, по проекту Ханса Хоппа для Восточной ярмарки), еще не успевший стать Кенигсбергским муниципалитетом. Его не узнать – восстановленный после войны, он лишился всего декора на фасаде и стеклянной крыши. Сама площадь тоже еще не получила имени Адольфа Гитлера, после 1945 года сменившегося на площадь Победы. Нет пока и здания гестапо, где ныне живет технический университет (бывший Институт рыбной промышленности). А вот более старое здание Полицай-Президиума, куда потом въехало областное управление КГБ, – на месте, и все так же увито плющом.
Когда такси выехало с площади, убеждаюсь, что на месте и одно из немногочисленных в городе пышных зданий в стиле барокко – Суд Земли Пруссия. Рядом здание в стиле классицизма – сейчас здесь управление почт, а в мое время размещался штаб Балтфлота. По левую руку еще нет большой типографии, построенной в тридцатые годы, как нет и Прусского архива, куда потом въехала Калининградская областная библиотека. А вот памятник Фридриху Шиллеру в сквере – пожалуй, единственный сохраненный в Калининграде памятник немецких времен – стоит, не подозревая о своей исторической судьбе.
Характер жилых домов в старой части города разительно изменился. Сады исчезли, остались лишь ухоженные палисаднички перед домами за красивыми коваными решетками. Эти кованые решетки перед заботливо ухоженными цветниками я еще застал, пока местные власти, решившие бежать впереди паровоза после провозглашения программы строительства коммунизма, не уничтожили в начале шестидесятых эти решетки в порядке борьбы с пережитками частнособственнической психологии. Вместе с исчезновением решеток пришли в упадок и палисаднички с цветниками.
