Джейн говорила так строго, что можно было подумать, она старая дева, если не знать, как она управлялась с Даррилом Ван Хорном.
– Ее зовут Дон Полански, – продолжила Джейн. – Не знаю, назвали ее так родители или она сама, сейчас людям нравится давать себе имена вроде Цветок Лотоса, или Небесное Божество, или что-нибудь в этом роде.
Ее сильные маленькие руки были невероятно проворны, и, когда брызнула струя холодного семени, предназначалась она именно Джейн. О сексуальном поведении женщин можно обычно только догадываться, да это и к лучшему, ведь оно может оказаться слишкомколдовским. Александра пыталась прогнать из памяти эту картину и спросила:
– А что они собираются делать?
– Осмелюсь предположить, что они и сами этого не знают – ну съездят в какой-нибудь мотель и натрахаются до одурения. Так трогательно. – Именно Джейн, а не Сьюки ласкала ее первой. Она представила себе Сьюки – нежное белое пламя ее тела и как, лежа на плитках пола, Сьюки обнаружила на животе у Александры маленькую впадинку около левого яичника. Бедная Александра, бедная: она была убеждена, что однажды ей сделают операцию, но будет слишком поздно, внутри все будет кипеть черными раковыми клетками. А может, они и не черные, а ярко-красные и блестящие, как цветная капуста кровавого цвета. – Потом, – продолжала Джейн, – отправятся, наверное, в какой-нибудь большой город и постараются присоединиться к Движению. Думаю, для Эда это все равно, что пойти в армию. Находишь призывной пункт, тебя назначают на медкомиссию, если ее проходишь, тебя берут.
– Какое заблуждение, разве нет? Он слишком стар для таких игр. Пока он был здесь, казался моложавым и энергичным или, по крайней мере, интересным, и у него была его церковь, он был на виду…
– Он ненавидел респектабельность, – резко вмешалась Джейн. – Он считал, что это предательство.
– О господи, что за жизнь, – вздохнула Александра, наблюдая за серой белкой, что прыжками, то и дело останавливаясь, осторожно пробиралась через покосившуюся каменную стену в конце двора. Партия малышек обжигалась в потрескивающей печи в комнате рядом с кухней; она попыталась сделать их покрупнее, но тут же обнаружилось несовершенство ее техники – техники самоучки, ее незнание анатомии. – А как Бренда, как она все это воспринимает?
– Как и можно было ожидать. В истерике. Фактически она мирилась и открыто прощала, что Эд погуливает на стороне, но никогда не думала, что он ее бросит. Приход – это все, что было у нее и детей. А как теперь? Может случиться, что их просто выгонят. – Холодная злоба, прозвучавшая в голосе Джейн, ошеломила Александру. – Ей придется искать работу, и она почувствует, что значит самой зарабатывать на жизнь.
– Может, нам… – Ее незаконченная мысль была: «Следует ей помочь».
– Никогда, – откликнулась Джейн, обладавшая даром телепатии. – Если уж ты меня об этом спрашиваешь, она была слишком самодовольна в роли жены пастора, сидя над своим кофейником, как Григ Гарсон. Ты бы видела, как она врывалась в церковь во время наших репетиций. Знаю, – сказала она, – мне не следует злорадствовать и отпихивать другую женщину, если она в беде, но я довольна. Думаешь, я не права. Думаешь, я злая.
– Да нет, – неискренне сказала Александра. Кому дано знать, что значит зло? Бедная Франни Лавкрафт могла бы сломать в тот вечер бедро и ходить с палкой до самой могилы. Александра подошла к телефону, держа в руках большую деревянную ложку, и медленно, в ожидании, когда из Джейн выйдет вся злоба, гнула ее усилием воли так, что черенок загнулся кверху, как собачий хвост, и покоился теперь в углублении ложки. Затем она приказала похожему на змею завитку медленно обвить ей руку. Шершавое прикосновение дерева действовало ей на нервы. – А как Сьюки? – спросила Александра. – Не чувствует ли она себя тоже брошенной?
– Сьюки в восторге. Она сказала, что сама подбивала его как-то использовать эту тварь Дон. Думаю, уж она-то его поимела.
– А значит ли это, что сейчас она имеет виды на Даррила Ван Хорна? – Ложка наделась на шею и касалась губ своим углублением. От нее пахло салатным маслом. Александра провела по дереву языком, язык был пушистым и раздвоенным. Обеспокоенный Коул прижимался к ногам, чуя колдовство. Припахивало горелым.
– Полагаю, – лениво продолжала Джейн, – у нее другие планы. Ей не так нравится Даррил, как тебе. Или мне, если уж на то пошло. Сьюки нравится, когда мужчина внизу.Я ей советую положить глаз на Клайда Гэбриела.
– Ох, а эта его ужасная жена, – воскликнула Александра. – Надо бы помочь Сьюки.
Она едва соображала, что говорит, так как, чтобы подразнить Коула, положила извивающуюся ложку на пол, шерсть у него на холке встала дыбом, ложка подняла свою головку, а Коул показал зубы, глаза его загорелись, он готовился к нападению.
– Давай поможем, – живо ответила Джейн Смарт.
Расстроенная этой новой злобной выходкой и немного напуганная, Александра позволила ложке разогнуться, ложка опустила головку и плашмя ударилась о линолеум.
– Ох, думаю, не нам этим заниматься, – мягко возразила она.
– Я всегда его презирала и совсем не удивляюсь, – заявила после ужина Фелисия Гэбриел в категоричной самодовольной манере, будто обращаясь к горстке друзей, единодушно полагающих, что она замечательная женщина, хотя на самом деле ее единственным слушателем был Клайд. Он пытался вникнуть в мысли статьи в «Сайентифик Америкэн» о новых аномальных явлениях в астрономии, но затуманенные алкоголем мозги плохо повиновались ему. Раздраженная, в напряженном ожидании Фелисия стояла в дверях комнаты, вдоль стен тянулись книжные полки, Клайд пытался использовать эту комнату как кабинет, когда теперь здесь не было Дженни и Криса, нарушавших тишину грохотом электронной музыки.
Фелисия так и не избавилась от самонадеянности хорошенькой бойкой школьницы. Они с Клайдом вместе учились в государственной школе в Уорвике, и какой энергичной была она на любом внеклассном мероприятии – от студенческого совета до волейбольной команды девочек, круглая отличница по всем предметам, первый женский капитан в дискуссионном клубе. Пронзительный голос, перекрывающий все другие голоса в невероятно высокой части «Звездно-полосатого знамени» [33]
, пронзал его, как скальпелем. Вокруг нее постоянно крутились парни, она была стоящей добычей – Клайд постоянно напоминал себе об этом. Ночью Фелисия засыпала с ним рядом с пугающей быстротой добродетельной и сверхактивной натуры, а он в одиночку часами боролся с демонами бессонницы, влив в себя обычную вечернюю порцию спиртного, и при лунном свете рассматривал ее спокойное лицо: притененные веками глазницы, губы, сложенные во сне для невысказанной в споре реплики. Во сне Фелисия казалась такой хрупкой. Он лежал, опершись на локоть, и разглядывал ее, и память возвращала ему энергичную девочку-подростка, которую он полюбил когда-то: в пушистом свитере пастельных тонов, в длинной клетчатой юбке мелькавшей в коридоре с рядами высоких металлических шкафчиков зеленого цвета. А он, Клайд Гэбриел, опять ощущал себя «подающим надежды» подростком; гигантская иллюзорная колонна потерянного и потраченного понапрасну времени вырастала из стен спальни, а сами они казались двумя скорчившимися фигурками у основания вентиляционной шахты. Но сейчас она стояла перед ним в полный рост, ее нельзя было не заметить, в черной юбке и белом свитере, в которых председательствовала на вечернем заседании Комиссии сторожевых псов заливных земель, где и узнала от Мейвис Джессап об Эде Парсли.
