В трубке судорожное дыхание. В сознании ли она? Но вот снова её голос:
— Как будто я видела солнце.
— Но это не конец света, Диана. Пока что не конец.
— Нет?
— Нет.
— Саймон…
— Что?
— Его это разочарует.
— Диана, твоя болезнь называется СПАССА. Почти наверняка то же самое, что и у семьи МакАйзеков. Они вовремя уехали. Болезнь излечима. — Конечно, я не добавил «до определённого момента» или «пока она не достигла стадии необратимых изменений в организме». — Но надо забрать тебя отсюда.
— Я по тебе скучала.
— Я тоже по тебе скучал. Ты поняла, что я тебе сказал о болезни?
— Да.
— Ты готова уехать?
— Если время придёт…
— Время уже куда как приспело. Пока отдыхай. Но нужно спешить. Понимаешь, Диана?
— Саймон… Разочаруется.
— Отдыхай и…
Но закончить я не успел.
Тяжёлые шаги, в замке повернулся ключ. Я захлопнул телефон и сунул его в карман. Дверь открылась, в проёме возник Аарон Сорли, вооружённый всё той же двустволкой. Он пыхтел, как будто по лестнице бежал бегом. Силуэт его подчеркивало тусклое освещение прихожей.
Я попятился и упёрся спиной в стену.
— У вас там… на номере, на машине…. Что вы врач. Так?
Я кивнул.
— Тогда пошли.
* * *
Сорли провёл меня вниз, затем наружу через заднюю дверь и двинулся к амбару.
Над восточным горизонтом поднялась трёхчетвертная луна, янтарная, соответственно теперешнему рыжему солнцу. Ночной воздух свеж, прохладен, дышал бы да дышал. Дыхание, впрочем, перехватило сразу же, как только Сорли распахнул передо мной дверь амбара. Оттуда шибанул грубый животный дух крови и навоза, воняло скотобойней и скотопригонным двором.
— Смелее, смелее. — И Сорли придал мне ускорение толчком верхней конечности.
Амбар освещался мощной галоидной лампой, висевшей с вопиющим нарушением всех норм и правил без арматуры, непосредственно на шнуре, да ещё и скрученном из обрывков разномастных проводов. Лампа угрожающе нависала над открытым стойлом. Где-то в отдалении гудел генератор, мотор его надрывался, как будто кто-то дал полный газ мотоциклу.
Дэн Кондон стоял у стойла-загона, мыл руки в горячей воде. Он глянул на меня и нахмурился. Лицо его по-прежнему поражало своими рельефами, подчёркнутыми мощным светом, исходящим из одной точки, но выглядел он вовсе не устрашающе. Как-то ссохся, может быть, даже уже ощущал первые признаки подхваченного у своих любимых тёлок СПАССА.
— Дверь закрой, — буркнул он.
Аарон захлопнул дверь. Саймон стоял в двух шагах от Кондона, нервно поглядывая на меня.
— Подойдите, — приказал мне Кондон. — Нам нужна ваша помощь. Может, и ваш медицинский опыт пригодится.
В загоне на куче грязной соломы лежала тощая корова, пытающаяся выдавить из себя телёнка.
Костлявая туша коровы обмякла на соломе. Её задранный хвост соединяла с шеей бечёвка — чтобы не путался под руками родовспомогателей. Из вульвы вылез амниотический мешок, а солому под задней частью коровьего тела обильно орошала кровавая слизь.
— Но я не ветеринар, — сказал я, постаравшись придать голосу максимально миролюбивое звучание.
— Подозреваю, — спокойно произнёс Кондон. Однако глаза его сверкали лихорадочно, мне показалось, что внутренне он близок к панике, что выглядит он как гостеприимный хозяин, неудачно устроивший праздничный приём. Гости ведут себя по-свински, соседи жалуются, пустые бутылки летят из окон как гаубичные снаряды… — Нам сейчас любая помощь к месту.
Всем, что я знал о разведении скота, я обязан Молли Сиграм, её рассказам о жизни на родительской ферме. Истории эти отнюдь не оставили в моей памяти впечатления пасторальной идиллии. Однако Кондон располагал здесь, в амбаре, всем, что мне казалось необходимым. Под рукой горячая вода, средства для дезинфекции, акушерская цепь, большая бутыль минерального масла, на которой уже отпечатались окровавленные пятерни.
— Она смесь как минимум трёх пород, — сообщил Кондон не то мне, не то самому себе. — Ангельн, датская красная и белорусская красная. Это ближайшие и основные. А чем больше смешано пород, тем больше риск дистоции. На это часто жаловался брат Геллер. Дистоция — осложнённые роды. Скрещённые особи рожают труднее. Уже четыре часа мучается. Придётся извлекать плод.
Кондон произнёс всё это монотонно, как будто учитель перед классом недоразвитых детишек. Кто я и как там оказался, не имело значения. Но, как он уже отметил, ему нужны были помощники.
— Воды, — сказал я.
— Вон вода. — Кондон указал на ведра.
— Нет, не для мытья. Для питья. Я со вчерашнего дня ничего не пил.
Кондон, казалось, не сразу сообразил, о чём я. Потом кивнул и сказал, не поворачивая головы:
— Саймон, обеспечь.
Саймон кивнул — было похоже, служил им мальчиком на побегушках.
— Сейчас, Тайлер, принесу, — сказал он и направился к выходу. Сорли открыл дверь, выпустил его.
Кондон вернулся к загону. Вокруг роженицы роились мухи, с десяток их опустились на плечи Кондона. Не обращая на них внимания, он налил на ладонь минерального масла, смазал руки и присел, чтобы расширить родовой канал. На физиономии пастора Дэна читались усердие, раздражение, отвращение. Едва он прикоснулся к корове, как та напряглась, из влагалища хлынула кровавая жижа и показалась голова телёнка. Плод для такой коровы явно оказался слишком велик. Молли рассказывала о таких случаях. Лучше, конечно, чем тазовое предлежание, но всё же осложнение.
Корова к тому же еле дышала, изо рта её сочилась гнусная зеленоватая слизь. Я подумал, стоит ли обратить на это внимание Кондона, но счёл за лучшее промолчать. Божественный плод коровы, конечно, родится уже заражённым.
Но не об этом думал пастор Дэн, глава отколовшегося крыла «Иорданского табернакла», съежившегося до двух прихожан, Саймона и Сорли. Я подумал, насколько укоренилась в нём вера, чтобы поддерживать его до самого конца времён. Явно нервничая, он воскликнул:
— Красный, красный телёнок, Аарон! Смотри!
Аарон Сорли, всё ещё торчавший с ружьём возле ворот, вошёл в загон. Пригнулся. Телёнок, разумеется, красный. Весь в крови. И вялый, неподвижный.
— Дышит? — спросил Сорли.
— Задышит, — уверенно изрёк Кондон. Он явно отвлёкся от прозаического окружения, видел перед собою не умирающую корову и мертворождённый плод, а сонмы ангелов Царствия Небесного. — Цепи на бабки, быстро.
Сорли бросил на меня предостерегающий взгляд, и я понял, что лучше помалкивать. Мы принялись за работу, почти сразу по локоть измазавшись кровью. Потуги ветеринаров при вытягивании крупного телёнка отдают одновременно жестокостью и курьёзностью. На помощь физиологии приходит грубая сила двоих — по меньшей мере — здоровых мужчин, тянущих за акушерские цепи. Тянуть следует в такт с потугами роженицы, иначе плоду угрожает разрыв тканей.
