Но мамаша от слабости совершенно не могла тужиться, а плод — голова его болталась, как будто подвешенная на верёвке, — казался явно мертворождённым.
Я вопросительно глянул на Сорли, тот, всё так же мрачно, на меня. Мы молчали, а Кондон приговаривал:
— Первым делом вытащим, а потом оживим, оживим…
От двери потянуло холодком. Саймон вернулся с бутылкой питьевой воды. Он остановился у двери, глазея на нас, на обессилевшую корову, на полувытащенный из неё мёртвый плод.
— Я воду принёс, — выдавил он нерешительно.
Корова окончательно выдохлась, потуги прекратились. Я отпустил цепь.
— Иди, сынок, напейся. Потом продолжим.
— Надо хоть руки вымыть.
— Ну и вымой. Только поживей.
Я сполоснул и дезинфицировал руки. Сорли исподлобья внимательно следил за мной. Он цепь не выпустил, но ружьё стояло у изгороди, стоило лишь руку протянуть.
Я подошёл вплотную к Саймону и, принимая бутылку, прошептал ему:
— Диане ничем не поможешь, пока она здесь. Надо увезти её отсюда. Понимаешь? И без твоей помощи я этого сделать не смогу. Нам нужна надёжная машина с полным баком, и лучше бы погрузить туда Диану, прежде чем Кондон поймёт, что телёнок мёртв.
Саймон ахнул:
— Умер? — Слишком громко, но ни Сорли, ни Кондон, казалось, ничего не заметили.
— Телёнок не дышит, — всё тем же шёпотом сообщил ему я. — Корова тоже скоро его догонит.
— Но красный? Он красный? Без пятен?
— Саймон, очнись! Пусть он красный, как пожарная машина, но Диане-то от этого не легче.
Он глянул на меня, как дошкольник, которому сообщили, что сбежал его любимый щенок. Куда девалась его былая безграничная самоуверенность, когда он обменял её на застывшую в глазах перманентную удивлённость? Случилось ли это разом, или радость покидала его, как песок пересыпается из верхней половины песочных часов, тонкой струйкой?
— Спроси её, хочет ли она уехать, — не ослаблял я напора.
Если она ещё в состоянии отвечать. Если она ещё помнит, что я с ней разговаривал.
— Я люблю её больше жизни, — прошептал Саймон. В глазах его выступили слёзы.
— Скорее сюда! — крикнул Кондон.
Я выглотал уже половину бутылки. Свежая чистая вода — лучший напиток на всей планете.
И вот я уже рядом с Сорли, под управлением Кондона, приспосабливаясь к предсмертным судорогам коровы, мы вытягиваем из неё погибшего телёнка.
* * *
Завершили мы эти такелажные работы около полуночи. Трупик телёнка валялся на окровавленной соломе, передние ноги подмяты под обмякшим туловищем, безжизненные глаза налились кровью.
Кондон с минуту постоял неподвижно, потом слегка повернул голову в мою сторону:
— Может быть, можете что-нибудь предпринять?
— Я не Господь всемогущий, чтобы воскрешать мёртвых, — огрызнулся я и наткнулся на предостерегающий взгляд Сорли. «Не надо растравлять ему душу», — как бы говорил этот взгляд, но угроза из него уже исчезла.
Меня тянуло к выходу. Саймон исчез час назад, когда мы ещё суетились вокруг коровы, обливаясь её кровью, уже пропитавшей солому, наши руки и одежду. В приоткрытую дверь я видел, что Саймон возится возле машины — моей машины. Он чем-то там активно занимался, и я надеялся, что знаю, чем.
Сорли переводил взгляд с мёртвого телёнка на пастора Дэна Кондона и обратно, разглаживал бороду, забыв, что руки испачканы кровью.
— Может, сжечь его… — нерешительно протянул он. Кондон поднял на него страдальческий взгляд.
— А всё-таки… — не сдавался Сорли.
В этот момент Саймон открыл дверь. Снова потянуло прохладой. Мы обернулись. Луна над фигурой Саймона выглядела инородным телом, к небу не имеющим отношения.
— Диана в машине, — сказал Саймон. — Всё готово.
Обращался он ко мне, но смотрел на Кондона, как будто провоцируя того на реакцию. Но пастор Дэн лишь пожал плечами. Мирские заботы его не волновали.
Брат Аарон потянулся к ружью.
— Я вас остановить не могу, — сказал я ему. — Но иду к двери.
Он замер с вытянутой к ружью рукой. Казалось, он старался воссоздать последовательность событий, приведших к такой развязке. Одно за другим, шаг за шагом, как по ступенькам лестницы.
Сорли опустил руку и повернулся к пастору Дэну:
— Всё равно можно сжечь.
Не оглядываясь, я шагал к выходу. Сорли мог передумать, схватить ружье, прицелиться, выстрелить. Я утратил способность думать об угрозе.
— Может, лучше сжечь до утра. До того, как солнце взойдёт, — продолжил Сорли свой монолог.
— Садись за руль, — сказал Саймон, когда мы дошли до машины. — Бензина полный бак и две канистры в багажнике. Пищу и воду тоже взял. Ты веди, а я буду поддерживать её сзади.
Я запустил двигатель и медленно повёл машину вверх по склону, за забор, мимо освещённых лунным светом окотильо, в направлении шоссе.
«Спин»
Удалившись от ранчо Кондона на несколько миль, я остановился на обочине и велел Саймону вылезать.
— Зачем?
— Надо осмотреть Диану. Возьми в багажнике фонарь, посвети мне. О’кей?
Он кивнул и полез за фонарём.
За всё это время Диана не проронила ни звука. Она тряпкой лежала на заднем сиденье, головой на коленях Саймона, чуть дыша. Но её еле слышное сипящее дыхание меня оглушало.
Саймон вытащил фонарь, а я тем временем стащил с себя испачканную кровью одежду, сполоснулся, как мог, истратив бутылку минеральной воды и немного бензина для оттирки особо грязных пятен, затем вторую бутылку воды для полоскания. После этого натянул чистые джинсы и свитерок из багажа, пару латексных перчаток из медицинского саквояжа. Утолил жажду третьей бутылкой минералки. Поставил Саймона так, чтобы свет на Диану падал под нужным углом, и начал осмотр.
Можно сказать, что она сохраняла сознание и могла связать слова в понятную фразу. Измождённой она оказалась чуть ли не до порогового состояния. Опасно высокая температура, учащённое сердцебиение и повышенное давление, а лёгкие при прослушивании издавали звук, как будто малый ребёнок всасывал молочный коктейль через тонкую соломинку.
Я заставил её проглотить воды, затем аспирин и ещё дал воды, запить. Вытащил шприц. Саймон насторожился.
— А это для чего?
— Антибиотик общего действия. Универсальный. — Я протёр руку Дианы спиртом, с трудом отыскал вену. — Тебе тоже вколю. И себе. Коровья кровь пропитана бактериями СПАССА.
— Это её вылечит?
— К сожалению, нет. Месяц назад вылечило бы. Но сейчас… В больницу ей надо.
