— Меня не твоё мнение беспокоит. Меня беспокоит то, что ты увидел. И моё собственное мнение.
Я с некоторым усилием держался сидя, гордясь своей выносливостью, но, скорее всего, способностью сидеть, а не безвольно валяться, меня наделили болеутоляющие. Трясло — значит, близился очередной приступ.
— Ты хочешь знать, когда я в тебя влюбился? Пожалуй, следовало об этом написать. Немаловажная деталь. Это произошло, когда мне было десять.
— Тайлер, в десять не влюбляются.
— Я точно помню. Когда умер Святой Августин.
Сент-Августин — имя непоседливого чёрно-белого спаниеля, крупного породистого пса, любимца Дианы. Она звала его «Сент-Дог». Диана передёрнула плечами:
— Жуть какая.
Но я не преувеличивал. И-Ди Лоутон купил пса, повинуясь непонятно какому движению души. Возможно, хотел декорировать им прикаминное пространство. Что-то вроде кованой подставки для дров или кочерги с художественной бронзовой рукоятью. Но Сент-Дог не пошёл на поводу у судьбы. Он и вправду отличался выраженной декоративностью, однако из-за переполнявших его любопытства и жажды деятельности никак не подходил на роль коврика или напольной вазы. И-Ди его постепенно возненавидел, Кэрол не замечала с самого момента появления в доме. Джейсона пёс несколько ошеломил. Двенадцатилетняя Диана почувствовала в собаке родственную душу. Они с Сент-Догом выявляли друг в друге лучшие черты характера. В течение полугода пёс мотался за Дианой повсюду, только что в школу не ездил. Летними вечерами они играли на травке перед домом. Именно тогда я увидел Диану в особом свете. Мне приятно было просто любоваться ею. Они носились по газону до изнеможения, она, естественно, уставала первой, и пёс терпеливо ждал, пока его подружка восстанавливала дыхание. Она больше заботилась о собаке, чем любой другой из Лоутонов, чутко воспринимала изменение настроения Сент-Августина — на основе полной взаимности, кстати сказать.
Не знаю, почему мне это в ней правилось, но в драматичном, эмоционально заряженном пространстве дома Лоутонов её отношения с собакой казались оазисом простой привязанности без всяких искусственных украшательств. Будь я собакой, я бы ревновал. Не будучи собакой, на своём месте, я пришёл к заключению, что Диана — существо особое, отличающееся от своих родственников весьма важными качествами. Она оказалась открытой миру, воспринимала его иначе, чем брат и родители.
Святой Августин умер внезапно и преждевременно, едва выйдя из щенячьего возраста, той же осенью. Диана тяжело переживала, и я вдруг понял, что люблю её.
Это, конечно, звучит странновато, но ведь я влюбился в неё не потому, что она скорбела о собаке, а потому, что она оказалась в состоянии скорбеть о собаке, к которой её родственники не испытывали особых эмоций, а то и ощутили облегчение, избавившись от докуки.
Диана отвернулась от меня, не мигая, глядела в окно, на освещённые солнцем кроны пальм.
— Я чувствовала тогда, что сердце у меня разбито.
Мы похоронили Сент-Дога в лесочке, под деревьями. Диана собрала пирамидку из камней, которую каждой весной обновляла, пока не оставила дом десятью годами позже. И иной раз молилась над пёсьей могилой, молча, сложив руки. Кому, о чём? О чём люди молятся — мне это неизвестно. Не думаю, что смогу это понять.
Но именно эта молитва показала мне, что Диана живёт в мире, большем, чем «большой дом», в мире, где печаль и радость накатывают, как прилив и отлив, весомо, поддержанные массой океана.
* * *
Ночью снова накатила лихорадка. Ничего о ней не помню, кроме повторяющихся каждый час приступов страха перед потерей памяти. Я опасался, что сотрётся больше памяти, чем потом восстановится. Меня охватывало отчаяние, ощущаемое при осознании безвозвратной утраты. Вроде сна, в котором ищешь, ищешь что-нибудь потерянное: кошелёк, часы, самосознание… Мне казалось, что марсианское средство гуляет по организму, атакует иммунную систему, заключает с ней временные перемирия, завоевывает плацдармы в извилинах, захватывает в плен хромосомные наборы…
Когда я снова пришёл в себя, Дианы в номере не было. Отгороженный от боли введённым ею морфином, я прошаркал до туалета, потом выполз на балкон.
Время к вечеру. Солнце ещё высоко, но небо над закатным горизонтом уже слегка потемнело. Воздух пахнет кокосовым молоком и дизельным выхлопом. Арка на западе поблескивает, как замороженная ртуть.
Меня неудержимо потянуло к перу и бумаге — отзвук лихорадки. При мне блокнот, наполовину заполненный полуразборчивыми каракулями. Надо попросить Диану купить ещё одни. Или даже два. И тоже их заполнить. Слова, слова, слова…
Слова — якоря, которыми память пытается удержаться в виду берега, чтобы шторм не унёс её в открытое море.
Слухи об апокалипсисе доходят до Беркшира
После того зимнего пикника я несколько лет не встречался с Джейсоном, но постоянно поддерживал с ним контакт. Мы снова увиделись, когда я окончил свою медшколу, летом, на даче в Беркшире, в предгорьях Аппалачей, в двадцати минутах езды от Тэнглвуда.
Куда как занятым парнем был я тогда. Оттарабанил четыре года в колледже плюс интернатуру в местной клинике, готовился к очередным вступительным тестам. Мой средний балл, результаты тестов, куча рекомендаций преподавателей и разных авторитетов — плюс, разумеется, щедрость И-Ди — дали мне возможность ещё на четыре года обосноваться в медицинском кампусе университета штата Нью-Йорк в Стоуни-Брук. После всего этого мне предстояли ещё три года специализации, чтобы я мог приступить к работе.
Благодаря этим обстоятельствам я жил той же жизнью, что и большинство людей планеты, как будто воображая, что о конце света ничего не известно.
Конечно, будь точно известен день и час, народ бы реагировал иначе. Паника, самоотречение и покорность судьбе — каждый действовал бы соответственно своим наклонностям и обстоятельствам. Но высказываемые догадки и предположения такой реакции не вызывали. Все видели данные орбитальных зондов НАСА, но ведь нас защищал невидимый барьер, природы которого никто не понимал… Если и предстоял кризис, то предвестников его тоже не ощущалось, кроме очевидного отсутствия звёзд. Просто не было звёзд. И всё.
Как организовать жизнь, которая должна исчезнуть? Этот вопрос стал основным для нашего поколения. Джейсону было легче. Он с головой окунулся в проблему «Спина», «Спин» стал его жизнью. Со мной тоже всё относительно просто. Я полностью погрузился в медицину, что на первый взгляд казалось мудрым выбором перед лицом надвигающегося кризиса. Пожалуй, я воображал себя спасителем жизней при наступлении конца света, который, естественно, затянется на длительный период. Но есть ли смысл в спасении обречённой жизни? Собственно, медики не спасают жизнь, а лишь несколько продлевают её, а если невозможно продлить, хотя бы облегчают страдания, снимают боль и так далее. Возможно, это самое полезное, на что они способны.
Но главное — колледж, медшкола представляют собою нелёгкую ношу, эффективно отвлекающую от мирских забот.
