Диана этих принципов не проповедовала — меня, во всяком случае, убеждать не пыталась, — однако уступала своему наставнику, не подвергала сомнению его поучений. Иногда мне этот бред надоедал.
— Диана, — не выдержал я однажды. — Неужели ты веришь в эту перебздень?
— Ты о чём, Тайлер?
— Не включай телевизор, не держи дома книг, гипотетики — посланцы Царства Божия… Всё это дерьмо, и место ему в ж… — Я, должно быть, в тот вечер перебрал, одолел лишнюю бутылочку пивка.
— Саймон в это верит.
— Мне на Саймона большую кучу.
— Саймон более крепок в вере, чем я. Я завидую ему. Понимаю, что сказанное им звучит… Ну, «Выкинь книги в помойку» и всё такое… Звучит, как будто он груб, заносчив, мнит о себе… Но это не так. На самом деле это кротость, акт отречения, повиновения, правда. Саймон отдаётся Богу так, как я не в состоянии.
— Ых-х, счастливчик…
— Да, счастливый. Тебе этого не понять, но он такой умиротворённый… Он нашёл в «Иордане» баланс душевного равновесия. Он может глядеть на «Спин» и улыбаться, потому что знает: он спасён.
— А ты? Тоже спасена, или он тебя спасёт своей верой? В карман прихватит?
Она долго молчала:
— Хотела бы я знать ответ на этот вопрос. Хотела бы. Я и правда иногда думаю, что веры Саймона хватит на двоих. Что его вера достаточно сильна, чтобы и на меня хватило. У него ангельское терпение. Единственное, из-за чего мы спорим, это дети. Саймон хочет детей. Церковь это поощряет. Я понимаю, но денег нет, да и… мир такой неспокойный, что нас ждёт?
— Ну, это не то решение, где он может на тебя давить.
— Да он и не давит. «Вручи это в руки Господа, — говорит он. — Господь знает, что лучше».
— Но ты, конечно, слишком умная, чтобы ему поверить. Ты ведь вообще у нас умнее всех.
— Я? О, Тайлер… Надеюсь, что нет. Очень надеюсь.
* * *
Если пристать с религиозной пропагандой к Молли, она пошлёт вас «вместе с вашим …ным Богом» в анальное отверстие. «Всяка баба за себя» — вот её принцип. «Особенно если учесть, что мир расклеился, что никто из нас и до пятидесяти не дотянет, — добавляет она. — Я не собираюсь остаток жизни протирать пол коленями».
Молли дама крутая по характеру, по воспитанию и по жизненному опыту. Её родители держали молочную ферму и потратили десять лет на тяжбу с нефтяной компанией, соседствующей с их землями и отравлявшей всю округу ядовитыми отходами. Завершилось дело полюбовным соглашением. Фирма выкупила их ранчо за сумму, достаточную для обеспечения приличной пенсии и образования для дочери. Молли не забыла этих дрязг и желчно замечала, что от такой жизни даже «у ангела жопа в кровь сотрётся».
Изменения социального ландшафта её не удивляли. Однажды вечером мы с нею сидели перед телевизором, смотрели репортаж о стокгольмских бунтах. Толпа рыбаков и религиозных радикалов швыряла камни в окна и жгла автомобили, полиция поливала их сверху, с вертолётов, каким-то клеем, так что Гамластан в итоге выглядел, как будто его заблевал пьяный Годзилла. У меня вырвалось довольно-таки дурацкое замечание относительно того, как плохо ведут себя люди, когда они испуганы. Молли усмехнулась:
— Похоже, Тайлер, ты этой швали чуть ли не сочувствуешь.
— Я этого не говорил, Молли.
— «Спин» гонит их швырять камни в свой парламент? Потому что они обсикались от испуга?
— Я не говорю, что это извинение. Но это мотив. Они потеряли будущее. Они полагают, что обречены.
— Правильно полагают. Они обречены на смерть. А кто не обречён? Я умру, ты умрёшь, все умрут. Ну и что? Когда было иначе?
— Мы смертны, но раньше у нас было утешение, что род человеческий нас переживёт.
— Не вижу, чем тут утешаться. Кроме того, биологические виды так же смертны, как и отдельные особи. Единственное, что изменилось, — исчезла перспектива отдалённого будущего. Нам предоставлена возможность сценической кончины через несколько лет. Да и это ещё вилами по воде писано. Может, мы для чего-нибудь ещё гипотетикам понадобимся, промаринуют ещё с десяток лет.
— Тебя это не пугает?
— Конечно, пугает. Меня всё пугает. Но это не причина для убийства. — Она ткнула пальцем в экран, где кто-то запустил гранату в здание риксдага. — Тупые животные. Чего они достигнут? Гормоны играют. Чисто обезьяны.
— Хочешь сказать, что на тебя это всё не действует.
Она засмеялась:
— Нет. На тебя действует, но не на меня. Твой стиль.
— Да ну?
Она тряхнула головой и уставилась на меня почти вызывающе:
— Ты такой лихой, когда о «Спине» заливаешься. И такой же с Лоутонами. Они тобой пользуются, когда не нужен, не замечают. А ты улыбаешься, как будто так и надо. — Она посмотрела, как я отреагирую.
Я упрямо не отреагировал никак.
— Всё же есть и иные способы прожить остаток жизни.
Но какие способы она имеет в виду, Молли не сказала.
* * *
Каждый сотрудник при поступлении на работу в «Перигелион» давал подписку о неразглашении, каждого проверяли служба кадров фирмы и министерство национальной безопасности. Все мы относились к этой обязанности серьёзно, с полным сознанием важности предотвращения утечек информации. Следствием небрежности могли быть неприятности, касающиеся каждого: расследования комиссий Конгресса, испуг влиятельных друзей фирмы, уменьшение ассигнований и поступлений в фонды.
Но теперь в кампусе появился настоящий марсианин. Западное крыло чуть ли не полностью занимал Ван Нго Вен и приставленная к нему публика. Такое долго в секрете не удержишь.
Так или иначе, хранить тайну дольше стало нецелесообразно. К тому времени, когда Ван прибыл во Флориду, политическая элита Штатов и несколько глав иностранных государств уже знали о нём. Госдепартамент сформулировал для пришельца специальный статус и планировал представить его всему свету, выбрав для этого подходящий момент. Приставленная к нему команда вовсю готовила его к неизбежной медиалихорадке.
Конечно, его прибытие можно было — и, вероятно, следовало бы — обставить иначе. Можно было провести его по линии ООН и сразу же сообщить средствам массовой информации о его прибытии. Администрации Гарланда ещё придётся попотеть за эту игру в прятки. Христианская консервативная партия уже намекала, что «администрация знает о результатах процесса терраформинга больше, чем сообщает», стараясь вызвать огонь критики на президента или его наследника, Ломакса. Критики избежать не удалось бы в любом случае, но Вану не нравилась роль козыря администрации в избирательной кампании. Он хотел оповестить о себе, но решил дождаться ноября.
Однако Ван Нго Вен представлял собою секрет, хотя и первый по значению, но не единственный. Странное лето выдалось в «Перигелионе».
