Я отвернулся и пошёл к своей машине, несколько неуверенно и неспешно, шокированный не столько изменой, сколько её бесповоротностью. Вся интимность стёрта, как корова языком… Я остановился:
— А всё-таки, Молли? Ладно, продала так продала. Но ты, бедная, и трахалась со мною только ради того, чтобы меня продать?
— Я трахалась с тобой, потому что одиноко было.
— А сейчас снова одиноко?
— Да всё время было одиноко! — крикнула она.
Я уехал.
Под тиканье старинных часов
Приближались выборы президента. Джейсон решил использовать их в качестве прикрытия.
— Ты мой врач? Вот и лечи.
И сам предложил метод лечения. Необычный метод, с применением средств, не одобренных федеральным управлением по лекарствам, однако испытанных временем, хотя и на другой планете. Он ясно дал мне понять, что со мной или без меня, но он использует этот метод.
И поскольку Молли в результате моей оплошности чуть не скинула его с пьедестала — а меня оставила у разбитого корыта, — я согласился. Вспомнилось весьма кстати наставление И-Ди: «…ты должен следить за ним. Я надеюсь на твоё благоразумие». Вот я и следил. Уж как там насчёт благоразумия…
Итак, перед выборами мы прошли инструктаж у Ван Нго Вена, узнали о процедуре, её течении, рисках.
Общаться с Ваном тоже не очень просто, и не столько из-за службы безопасности, тоже, конечно, откровенности не способствующей, сколько из-за толпы аналитиков и исследователей, слетевшихся на марсианина, как пчёлы на нектар. Множество уважаемых учёных, проверенных ФБР и министерством национальной безопасности, подписали обязательства «о неразглашении» на требуемый срок и занимались данными, доставленными Ваном с Марса. Цифровые банки соответствовали пяти сотням тысячестраничных томов по астрономии, биологии, математике, физике, медицине, истории, технологии. Марсиане во многом ушли далеко вперёд. Возродись в прежнем блеске Александрийская библиотека, и она вряд ли возбудила бы такой оживлённый интерес учёной братии.
Все эти люди спешили завершить работу до официального объявления о присутствии Вана. Федеральное правительство хотело получить хотя бы приблизительный каталог архивов. Многое в привезённом излагалось на некоем варианте английского, но кое-что было записано и на каком-то марсианском научном жаргоне. Естественно, что правительства других стран тоже желали получить доступ к марсианским архивам. Госдепартамент планировал изготовить «санированные» копии для иностранцев, из которых предполагалось удалить кое-что потенциально ценное и всё потенциально опасное. А оригиналы припрятать подальше.
Отряды господ учёных воевали за право доступа к марсианину, интерпретировавшему и объяснявшему неясные места. Несколько раз меня изгоняли из квартиры Вана подчёркнуто вежливые джентльмены и дамы из группы физики высоких энергий или группы молекулярной биологии, требуя свои законные, назначенные заранее четверть часа. Ван охотно знакомил меня с ними, но они энтузиазма не проявляли, а руководительница медицинской группы чуть не упала в обморок, узнав, что я личный врач марсианского гостя.
Джейс слегка успокоил учёных, кинув им версию, что я представляю собою часть «процесса социализации», облегчающего усвоение Ваном туземных манер вне научного и политического контекста. Я пообещал руководительнице медиков, что не стану ничего назначать или прописывать Вану без её ведома. Среди исследователей прошёл слушок, что я мирской авантюрист и затесался в их сферу деятельности лишь для того, чтобы сочинить о Марсе и марсианах толстую книгу, контракт на которую у меня уже в кармане. Слух этот возник сам по себе, но мы его не опровергали, так как он нашим целям лишь способствовал.
Доступ к фармацевтике оказался проще, чем я ожидал. Ван прибыл с грудой марсианских лекарств, ни одно из которых не имело аналогов на старой Земле и каждое, по его словам, могло ему понадобиться. При посадке всё имущество забрали, но затем, когда Госдепартамент присвоил Вану статус посла, вернули. Без сомнения, правительство распорядилось произвести анализ всех марсианских лекарственных средств, но Ван сомневался, что грубые земные инструменты позволят проникнуть в суть мудрёной марсианской фармакопеи. Ван просто выдал несколько сосудов с потребным материалом Джейсону, который вынес их из компаунда в кармане, пользуясь своим начальственным положением.
Ван подробно проинструктировал меня относительно дозировки, графика введения, противопоказаний и возможных осложнений. Меня этот длинный перечень сопутствующих опасностей, разумеется, не обрадовал. Ван сказал, что даже на Марсе летальность составляет вовсе не пренебрежимую величину в 0,1 процента. Нельзя было забывать также, что случай Джейсона осложняется его заболеванием.
Но без лечения Джексону пришлось бы ещё хуже. И он твёрдо решился сделать этот шаг, со мной или без меня. Здесь руководителем лечения выступал не я, а Ван Нго Вен. Моя роль ограничивалась надзором за процедурой и выявлением побочных эффектов. Это, конечно, облегчало мою совесть, но вряд ли было бы учтено судом. Хотя Ван и «прописал» лекарства, ввёл-то их в организм больного не он.
Ввёл их я.
Ван Нго Вен далее не присутствовал при этом. Джейс устроил себе — и мне — трёхнедельный отпуск в ноябре — начале декабря, на время, в течение которого Ван должен был стать мировой знаменитостью и прославить своё не для всех обычное имя. Вану суждено было выступить перед Генеральной Ассамблеей ООН и воспользоваться гостеприимством сонма более или менее запятнанных кровью монархов, мулл, премьеров, а Джейсону — потеть и блевать, прорываясь к здоровью.
Нам нужно было укромное местечко, в котором можно было «болеть на здоровье», не привлекая излишнего внимания, однако в пределах досягаемости кареты скорой помощи на случай, если что-то пойдёт наперекосяк.
— Я знаю приличное местечко, — сказал Джейсон.
— Где?
— «Большой дом».
Я рассмеялся, но потом понял, что он не шутит.
* * *
Диана позвонила примерно через неделю после посещения Ломаксом «Перигелион фаундейшн» и после того, как Молли уехала получать свой гонорар, обещанный И-Ди или нанятыми им детективами.
Воскресный вечер. Я один в доме. Солнце, шторы задёрнуты. В течение недели меня отвлекали работа в медпункте и наши засекреченные заседания с Ваном и Джейсом. И в течение недели я с опаской подумывал о выходных. Будни хороши занятостью, нагромождением осязаемых дел, для которых находится решение; забот, вытесняющих боль и заглушающих угрызения совести. Здоровый процесс или, по крайней мере, отсрочка неизбежного. Но рассеиваются толпы, затихает шум, ты попадаешь домой, в пустую комнату, к перегоревшей лампочке, к скомканной неубранной постели.
Хреново я себя чувствовал. Я даже не знал, как себя и чувствовать. Точнее, какой из противоречивых, сталкивающихся, конфликтующих, но друг друга не уничтожающих режимов боли ощутить первым. «Без неё тебе лучше», — то и дело внушал мне Джейсон. Чего ж вернее! Конечно, лучше. Но, слыша эту банальную истину, я не чувствовал облегчения. Лучше без неё, но ещё лучше было бы, если бы я смог понять её. Использовала ли она меня или наказала за то, что я использовал её, уравновешивалась ли моя пресная и не чрезмерно истинная любовь её холодным и материально небезвыгодным отказом от этой «любви».
