— Я научился делать исключения. — Такое уж было у Оскара чувство юмора, не без претензии на глубину.
— Рано или поздно, полагаю, возникает эмоциональный консенсус? Именно это труднее всего мне понять и вам описать, кажется?
— Возможно, вас вводит в заблуждение упоминание в данном контексте эмоций. Осознанное умозаключение «Корифею» недоступно. Но учтите, как велика роль бессознательного в нашем познавательном процессе. Вот, скажем, мы с вами, мистер Файндли, часто принимаем решения на основании нравственной интуиции. Такую интуицию мы называем «совестью». Но совесть не рождается из обстоятельного, систематического рассуждения. И при этом ее не назовешь неразумной или нелогичной! Представьте: человек тонет в реке, и вы бросаетесь его спасать. Это обдуманный поступок? Вы подсчитываете соотношение риска и возможности успеха? Очевидно, нет: вы действуете на основании инстинктивного отождествления себя с тонущим, чувствуете его отчаяние, как ваше собственное, и стремитесь ему помочь, превозмогая свой страх. Если вы останетесь на берегу, то вас потом замучают чувство вины и угрызения совести. Это очень важно: совестливые поступки свергают правительства и рушат империи, так происходило и в ваши времена.
— При этом мы обходились без всяких «узлов» и «сетей».
— Верно. Но при этом индивидуальная совесть чрезвычайно ненадежна. Индивидуум способен убедить себя не делать чего-то. Способен испытывать искренние сомнения в том, какой поступок был бы правильным.
— Вы так же небезупречны, как я, Оскар.
— Но когда я суммирую свою совесть с совестями тысяч, а то и миллионов других людей, вероятность ошибки резко снижается, самообман почти исключается. Вот что такое для нас «Корифей».
Приводя все эти банальные, взятые из учебника, доводы в пользу «лимбической демократии», он был совершенно искренен. Но ответа на мой вопрос я так и не получил.
— Мне хочется понять, не для чего это, а как это ощущается.
Он задумался ненадолго.
— Возьмем недавно введенное рационирование продовольствия. Из истории известно, что рационирование всегда приводило к появлению черного рынка, к накоплению избыточных запасов, даже к насильственному сопротивлению. На Воксе ничего подобного не происходит. Не потому, что мы святые, а потому, что у нашей коллективной совести хватает сил это предотвратить. Сумма наших лучших инстинктов — а это то же самое, что «Корифей», — знает, что рационирование необходимо и справедливо. Поэтому каждый из нас по отдельности чувствует эту необходимость и ее справедливость.
— Все равно это выглядит как насилие.
— Правда? Признайтесь, вам доводилось вламываться в дом соседа и уносить его имущество?
— Нет…
— Вас к этому принудили насилием или это претило вам самому? На этот вопрос можете ответить только вы сами, но я вправе предположить, что вы чувствовали, что поступать так стыдно, что вы опозорили бы себя в собственных глазах и в глазах других людей. Вот и я отнесся бы к себе так же, если бы стал жульничать с талонами. И твердо знаю, что точно так же к этому относятся мои соседи.
Я выглядел позорно в собственных глазах чаще, чем он мог предположить, поэтому поставил свой вопрос несколько иначе.
— Что, если консенсус ошибочен? Неужели он так непогрешим?
— Если не непогрешим, то не склонен ошибаться.
— Я здесь новичок, Оскар, и не вправе заниматься критикой. Но на моих глазах было убито много взбунтовавшихся фермеров. Вы не стали брать пленных и оставили выживших умирать. Почему молчала ваша коллективная совесть?
— Это решение было принято при неработающей Сети. Если бы «Корифей» действовал, мы, возможно, поступили бы по-другому.
— А как насчет принуждения фермеров к участи бесправных крепостных? В книгах по истории написано, что вы поступали так на протяжении столетий.
— Не будем спорить об исторических причинах такого положения. Согласен, это тяжелый компромисс. И вы, конечно, правы: мы не непогрешимы и не претендуем на это. Но сравните нашу историю с историей любой другой нации или культуры, где главенствует принцип «око за око», несправедливость за несправедливость. Сравните!
— Соседство с кратером от взрыва атомной бомбы — неподходящее место для таких сравнений.
— Это — результат претворения в жизнь радикальной бионормативной идеологии кортикальной республики. Разум порождает больше чудовищ, чем совесть, мистер Файндли.
С этим я готов был согласиться, но немного передохнув, продолжил:
— Насчет Эллисон. То есть Трэи. Если ей снова вернут «узел», она перестанет мучиться?
— Пройдет некоторое время, пока она привыкнет, — ответил Оскар, разглядывая меня. — Но тревожащие ее сознание конфликты быстро сойдут на нет.
Из воронки поднимались столбы пыли, втягиваемые фильтрами в искусственном небе. Снизу доносился мерный стук. Мне пришло в голову, что я готовлю свой обман так же систематически, как машины внизу сооружают новые ярусы и террасы. Теперь я добрался до несущей опоры всей своей лжи.
— Я хочу ей помочь.
Оскар поощрил меня кивком.
— Мне это нелегко. Но со времени трагедии в Антарктике я пришел к нескольким умозаключениям.
— Очень любопытно!
— Я оказался на Воксе не по собственной воле. Если совсем уж честно: знай я столько, сколько знаю сейчас, то, может, предпочел бы улететь дальше, посмотреть, что такое Срединные Миры…
— Понимаю, — осторожно проговорил Оскар.
— Но это невозможно. Что сделано, то сделано, будущего не изменить. Здесь мне жить, здесь и умереть.
Он прищурился.
— А если я собираюсь жить здесь, то хочу, чтобы рядом со мной была Эллисон. И не хочу видеть ее страданий.
— Есть только один способ положить им конец.
— Она должна согласиться на имплантат?
— Да. Вы сумеете ее уговорить?
— Не знаю, но готов попробовать.
На его лице застыла непроницаемая гримаса осторожного расчетливого игрока, прикидывающего ставки.
— Мы снабдили ее имперсоной Эллисон, чтобы между вами возник контакт. Это из-за вас она так ей верна. И точно так же из-за вас она могла бы от нее отказаться.
— Может, мне подать ей пример? — сказал я. — Самому согласиться на операцию?
Глаза Оскара широко раскрылись, после чего на лице его расплылась радостная улыбка.
Глава 17
САНДРА И БОУЗ
Въезжая на стоянку приюта, Боуз позвонил Сандре. Та уже приготовила все, что решила забрать из своего кабинета: несколько гигабайтов всевозможных файлов, фотографию Кайла, сделанную до попытки самоубийства. Сложив все в сумку, она отправилась его встретить.
В коридоре по-прежнему нес вахту Джек Гедцес. Увидев ее, он отодрал зад от табуретки.
