Лететь до самой планеты оставалось считанные минуты.
— Красота! — восхитилась Эллисон. Такого она еще не видывала, народ Вокса проявлял мало интереса к космическим путешествиям. Но Гавань Туч понравилась бы и самому избалованному ценителю: переливы кобальта и бирюзы, белая как лед луна над залитым солнцем горизонтом.
— Похоже на прежнюю Землю, — сказал Турк. Не дождавшись от меня ответа, он спросил: — Ты в порядке, Айзек?
Какое там! Меня словно парализовало, голову пронзили непонятные вспышки. Я попытался встать и повалился навзничь.
Прежде чем лишиться чувств, я услышал издали вой сирены: автономная система защиты предупреждала о вторжении, увидеть которое я уже не мог.
* * *
Жители Гавани Туч отследили наше прибытие: пространственно-временной сгусток вокруг сияющей капли энергии, легко опознаваемое «черенковское излучение». Нам приготовили встречу.
Поначалу они приняли нас за врагов. Они знали, что пожаловала не обыкновенная машина гипотетиков, — в сущности гипотетиков они разобрались за долгие столетия, прошедшие с тех пор, как Вокс покинул Землю. После отключения нами временного барьера они отрезали Вокс-Кор от местных источников энергии и вторглись в наши процессоры с помощью своих программ подавления тонкой настройки. Это и погрузило «Корифея» в сон. А поскольку мое сознание было сращено с «Корифеем», я лишился чувств.
Дальше происходило вот что. Корабль с людьми преодолел нашу защиту и опустился в Вокс-Коре, не встретив сопротивления. Люди нашли Турка и Эллисон, и те, преодолев языковые трудности, объяснили, кто они такие и откуда взялись. Они подчеркнули, что я неопасен, и потребовали вывести меня из принудительной комы. Военные Гавани Туч отказались сделать это, пока не будет доказано, что я действительно безопасен.
Такая встреча не предвещала ничего хорошего, однако, придя в себя, я убедился, что дружелюбие все же восторжествовало. Очнулся я в своем смертном теле, на удобной койке в больнице Вокс-Кора. Мои мыслительные способности полностью восстановились. В палату вошла женщина, представившаяся посланницей «объединенных государств Гавани Туч» и извинившаяся за проявленное по отношению ко мне негостеприимство.
Она была рослой и темнокожей, с большими широко расставленными глазами. Я спросил про Турка и Эллисон.
— Они ожидают снаружи и хотят вас видеть, — ответила она.
— Они преодолели длинный путь в поисках дома. Вы способны им что-то предложить?
Она улыбнулась:
— Я уверена, что мы сможем достойно их принять. Если вам интересен наш мир, мы предоставим вашей внешней памяти данные о всех наших государствах. Вы сами сделаете вывод о том, что мы за народ.
Я переварил всю эту информацию в мгновение ока и остался удовлетворен, но не стал ей об этом говорить.
— Вы сами тоже проделали огромный путь, Айзек Двали, — продолжила она. — У нас найдется место и для вас.
— Благодарю вас, но это не нужно.
Она нахмурилась.
— Вы уникум.
— Такой уникум, что не смогу расстаться со своим городом, — повторил я то, что она и так уже знала. «Корифей» контролировал слишком большую часть моего сознания, чтобы меня отпустить: если выковырять меня из Вокс-Кора, я превращусь в сочащийся кровью кусок мяса.
— Мы займемся этой проблемой, — пообещала она.
Она объяснила, что человечество стало разбираться в сущности гипотетиков. Государства Гавани Туч уже начали основывать виртуальные колонии в компьютерном пространстве здешних сетей гипотетиков. Колонистами обычно становились престарелые и немощные, торопившиеся расстаться со своими физическими телами. То же самое, по ее словам, мог сделать и я.
— Мне и без того хорошо.
— В одиночестве?
— Да, в одиночестве.
— Вы понимаете, к чему себя приговариваете? К бессрочному одиночному заключению — если только ваше «я» когда-нибудь не истощится и не станет хаотичным…
— Я позабочусь, чтобы этого не произошло.
Я видел, что она мне не верит.
— Чем же вы займетесь? Будете до скончания времен странствовать по галактике?
Как бутылка в море.
— Когда-то давным-давно у моего отца была библиотека, — сказал я. — Среди других томов там была книга Рабле. Узнав, что умирает, Франсуа Рабле сказал: «Je m’en vais chercher un grand peut-etre». Это значит: «Я ухожу искать большое „может быть“».
— А нашел только смерть.
— Peut-etre, — ответил я с улыбкой.
Она тоже улыбнулась, хотя я чувствовал, что ей меня жалко.
* * *
Я простился с Эллисон и Турком. Эллисон умоляла меня принять предложение Гавани Туч и остаться, хоть физически, хоть виртуально. Я отказался, и она разрыдалась, но я был непреклонен. Я не желал никакого перевоплощения. Я и этого-то не желал и не просил.
После ухода Эллисон Турк побыл со мной еще немного.
— Я иногда гадаю, не избраны ли мы для всего, что с нами случилось. Все так странно, правда? Совсем не похоже на жизнь других людей.
Похожего мало, согласился я. Но избранниками я нас не считал.
— Все могло произойти в бесчисленных вариантах. В нас нет ничего особенного.
— Думаешь, в конце что-то найдешь? Что-нибудь, что придаст всему этому смысл?
— Не знаю. Peut-etre.
Все мы падаем. И все куда-то приземляемся.
— Тебя ждет долгий путь… Мне он не покажется долгим. Я путешествую налегке.
— Все твое при тебе, — согласился Турк Файндли.
* * *
Я поместил город в пузырь замедленного времени и для ускорения воспользовался солнечным светом. Вокс-Кор оставил позади орбиту самой дальней планеты системы и ворвался в межзвездный вакуум. Мне для этого потребовалось одно мгновение. Секунды на городских часах были равны столетиям.
У меня не было цели. Притяжение тяжелых звезд сообщало моей галактической траектории непредсказуемые векторы, делая ее похожей на вихляющую походку пьяницы. Все мое вмешательство ограничивалось уклонением от препятствий.
В физическом теле Айзека Двали я часто блуждал по ярусам и переходам Вокс-Кора. Город по-прежнему соблюдал запрограммированный ритм, поддерживал состав атмосферы, содержал в порядке свои пустые парки и сады. Гуляя, я иногда сторонился, пропуская движущихся роботов — железных обезьян, собиравшихся на свои дневные службы. Они походили на людей, но у них отсутствовали представление о морали и способность к созиданию, поэтому я подавлял невольное побуждение заговорить с ними.
Делить сутки на день и ночь было бессмысленным анахронизмом, однако мое смертное тело не желало от него отказываться. Днем я нежился на искусственном солнышке, по вечерам штудировал древние книги из вокских архивов или перечитывал воспоминания, которые мне оставили Турк и Эллисон.
