Она никогда раньше не думала так много о деньгах. Ей
казалось, она ненавидит деньги – ненавидит с тех самых пор, как ей на именины
подарили как-то сафьяновую монетницу в виде фигурки мопса. Фигурка раскладывалась
на две половинки, на одной стороне были гнезда с пружинками для монет. В
гнездах лежали золотые монеты: достоинством в пять рублей, полуимпериал (семь
рублей пятьдесят копеек), червонец (десять рублей) и империал (пятнадцать
рублей). Марина получила монетницу – и зарыдала, потому что она была в виде
мопса, а она ненавидела свое прозвище – «толстый мопс», Мопся. С тех пор блеск
монет стал для нее знаком оскорбительного прозвища, которое смешило всех,
только не ее.
Да, она ненавидела деньги и старалась о них не думать. Это
было очень легко, когда Марина была «дочкой миллионщика». А теперь она со
страхом ждала, что же с ней будет, когда кончатся оставшиеся деньги.
Пойти работать, как мечтала когда-то? Нет, она не хотела
работать, не хотела!
Она ушла с курсов, забросила все дела. Дома что-то ела,
ложилась и бесцельно глядела в потолок. Потом вдруг вскакивала, надевала на
себя что попало и уходила. Ей чудилось, что прислуга следит за ней. Впрочем,
так всегда было – за ней присматривали по приказу отца… нет, Аверьянова (она не
могла больше называть его отцом!), но теперь во взглядах слуг читалось
откровенное злорадство. Она знала, что в банке (который теперь принадлежит не
ей!) оставлена определенная сумма на содержание дома. Из этой суммы идут деньги
двум горничным, поварихе и сторожу, исполнявшему также обязанности истопника и
дворника. Остальных (повара с подручным, судомойку, прачку, еще двух горничных
и лакея) Аверьянов рассчитал перед тем, как исчезнуть из дому, выплатив им
некоторые деньги. Оставшиеся в доме слуги держались рядом с Мариной только
потому, что не хотели лишиться пенсиона. Ну, предположим, Василиса и так бы не
ушла, но остальные… Вообще все изменилось. Раньше Марине казалось, что ей
служат из любви, из преданности, оттого, что она стоит горой за народ и
презирает свое сословие угнетателей. Теперь прислуга посматривает на нее с
издевкой, обслуживает с откровенной неохотой, а от насмешек их явно удерживает
только нежелание ссориться с Василисой, у которой и рука тяжелая, и за словцом
она в карман никогда не полезет, особенно если нужно защитить барышню.
Да ладно, шут с ними, со слугами. Марина всегда была
уверена: слуги господские – народные предатели:
Люди холопского звания —
Сущие псы иногда:
Чем тяжелей наказание,
Тем им милей господа!
Некрасов очень хорошо знал, о чем писал, потому что сам был
владельцем крепостных душ и сыном крепостника. Он не смотрел на народ сквозь
розовые очки. Слуги – как рыбы, ищут где глубже, а также как куры – знай к себе
гребут. Говорят, каждый солдат мечтает стать генералом. Насчет солдат Марина
ничего не могла бы сказать, но то, что каждый слуга мечтает стать
господином, – она точно знала.
Но другие! Товарищи по борьбе! Рабочие, врачи, институтки,
гимназисты, курсистки, да мало ли кто, с кем она раньше встречалась то на
митингах, то на собраниях, то в комитетах! Они-то почему ее сторонятся? Почему
никто не обнял ее, не сказал радостно:
– Марина, теперь ты совсем наша! Ты перестала быть
чудачкой-богачкой, которая играет в революцию, и борешься за нее наравне с
нами!
Что произошло? Чем она стала хуже, перестав быть дочерью
банкира, «чудачкой-богачкой»? Упав, так сказать, из высших – в низшие? Ну,
понятно, почему ее запрезирали дочь городского головы Катя Сироткина, дочь
губернатора Мила Борзенко, а также Паша Блинова и прочие дочки «тузов» и
«акул». Они и раньше смеялись над Мариной Аверьяновой, которая, как они любили
говорить, «заигрывала с плебеями». Теперь она, в их понимании, получила по
заслугам – только и всего. Да, с ними все понятно. Но другие, но свои, но
товарищи… Те, с кем она работала, мечтала…
А что, если она ошибалась с самого начала? Если все они
только и мечтают, чтобы сбылась строка из песни: «Кто был никем, тот станет
всем»? Если они видят в революции лишь средство возвыситься? Уничтожить прежних
господ и самим стать господами? В точности как слуги… люди холопского звания…
Марине становилось жутко при одной мысли об этом. Потому
что, значит, и Андрей такой же? И Андрей?!
Он исчез из ее жизни, как и не был никогда. Не появлялся, не
звонил, не писал. Марина знай набирала заветный номер «Сормово, 11—17», однако
там никогда никто не отвечал. Добраться до Туманского в управлении завода, в
больнице было невозможно. Услышав, кто его спрашивает, отвечали:
– Извините, сударыня, он занят, к аппарату подойти не
может. Когда освободится, сего не ведаем.
Наконец Марина поняла: Андрей вовсе не занят денно и нощно,
он скрывается от нее. Но почему?! Из-за того, что сделал этот мерзкий человек,
этот подлец, который называл себя ее отцом? Марина от души желала ему страшных
мучений перед смертью. Говорят, раковые больные умирают в мучениях.
Представляя, как корчится Аверьянов в каком-нибудь замшелом скиту, глядя на
мрачно мерцающую медную безглазую икону, которая в семье
старообрядцев-Аверьяновых переходила из рода в род, Марина на некоторое время
чувствовала себя получше. Но стоило только вспомнить об Андрее – и ей опять
становилось невмоготу. Словно у нее у самой был рак, который вот-вот сведет ее
в гроб, но сначала измучит болью, изгрызет душу, сердце, плоть.
Андрей вел себя совершенно так же, как вел бы какой-нибудь
пошлый жених-мещанин, который рассчитывал жениться на богатой невесте, а она в
одночасье сделалась бесприданницей. Таких историй Марина знала множество.
Мужчины в подобных случаях с девушками не церемонились – бросали их не глядя,
даже если им уже выпадала возможность попользоваться девичьей доверчивостью.
Рассказывали про одну покинутую невесту, которая выпила уксусу, потому что
оказалась беременна от такого жениха-изменщика.
Марина каждое утро становилась в ванной-молельне перед
зеркалом и с ужасом рассматривала свое полное тело: не растет ли живот?
Сделавшись женщиной в тринадцать лет, она все же была на
диво невежественна в самых обыденных вещах. Историю жизни генеральской дочери
Софьи Перовской, историю героической Марии Спиридоновой могла бы рассказать,
разбуженная и среди ночи, но даже не представляла, что происходит в женском
организме, когда в нем зачался ребенок. Живот растет, это да. А что еще?
Тошнит, кажется, аппетит пропадает. Нет, ее не тошнило, а аппетит у Марины
всегда был чрезмерный. И теперь никак не уменьшился. А живот вроде бы покуда не
рос…
Ей даже посоветоваться было не с кем. Разве только с
Василисой. Но слезливая, назойливо-преданная Василиса сделалась Марине вдруг
отвратительна.
