– Ешки-калабошки! – Матрехин схватился за голову и
кинулся в соседнюю комнату, приговаривая: – Да мы в один секунд все уладим, все
устроим, в один секунд! Митя! Чего сидишь? Уходи покуда! Дела у нас тут, дела!
Потом придешь!
Дмитрий пожал плечами и покорно встал из-за стола. Он знал,
что Матрехин частенько промышлял и гаданием, и хиромантией, а нынче, значит,
займется привораживанием неведомого жениха. Ну и ладно, каждый зарабатывает на
хлеб как может: Любаня – передком, дядюшка ее – ловкостью рук, он, Дмитрий… Ох,
будь его воля, он, Дмитрий, ничем бы вообще не зарабатывал. Как было бы хорошо,
если бы деньги в одночасье упали на него с небес… какое-нибудь наследство, что
ли. Только ведь не от кого ему наследства ждать, кроме как от маменьки, а ей
Дмитрий ничего дурного не желал, тем паче смерти.
Уж лучше шулером стать, чем матери смерти пожелать, вот-с!
Дмитрий шагнул было к выходу, но Любаня преградила путь и
снова зашипела:
– Ты что? Куда? Она там, в сенях, говорю же! Не
высовывайся, пролезь через кухню.
На кухне в потолке был люк, ведущий в комнату Дмитрия во
втором этаже. При надобности можно было подставить лесенку и залезть туда. Кто
и зачем люк прорубил, никто не знал, им и не пользовались почти, разве только
когда чинили лестницу в сенях. Но теперь Дмитрий покладисто кивнул: хорошо,
мол, через кухню так через кухню, ежели такие дела. И вышел было из комнаты, и
уже взялся за лестницу, и даже подставил ее к люку, но по ней не полез:
разобрало любопытство поглядеть, что ж там за дурочка пришла привораживать
жениха, а главное, как Поликарп Матвеевич намерен это делать. В том, что сейчас
будет проведен очередной сеанс мошенничества, Дмитрий не сомневался ни на
минуту. Поэтому он встал за неплотно прикрытой дверью, спрятал монокль в
карман, чтобы не мешал подглядывать, и вскоре увидел, как Любаня ввела в
комнату барышню в шляпке под вуалью.
«Хорошенькая, – подумал Дмитрий, меряя оценивающим
взглядом стройную фигуру. – Зачем такой хорошенькой кого-то привораживать?
За ней и так женихи должны табуном бегать. Хотя, может, она только издалека
складненькая, а вуальку поднимешь – там тако-ой Бармалей окажется…»
Однако чем дольше он смотрел на предполагаемого Бармалея,
тем отчетливей понимал, что где-то уже видел девушку. И голос ее – нервный,
сбивающийся – слышал раньше.
– Ты что, уходишь? – испуганно воскликнула
девушка, когда Любаня, усадив ее на табурет, пошла к двери.
– А как же? – обернулась Любаня. – Смотреть
чужим нельзя, так колдун сказал. Но ты не бойся, я далеко не уйду, я вон под
окошком останусь. Ой, идет он, идет… Ну, спаси тебя Христос!
И Любаня проворно выскочила за дверь. Барышня задрожала и
стиснула перед собой руки, которые просто-таки ходуном от страха ходили.
Послышались шаркающие шаги, и на пороге комнаты Поликарпа
Матвеевича появилось существо, при виде которого Дмитрий сначала поперхнулся, а
потом принужден был прижать руки ко рту, чтобы не разразиться хохотом.
Существо было облачено в вывернутые шкуры, на которых углем
были начерчены непонятные фигуры. После определенных мыслительных усилий
удавалось опознать солнце, луну и звезды, нарисованные с той же точностью и
подобием, с какими их обычно рисуют дети. Из-под шкур виднелись ватные штаны –
желтоватая, старая вата из них торчала клочьями, словно ее кто нарочно драл. На
ногах были онучи, подвязанные мочальными витками. На голове существа – какой-то
ветхий треух, полное впечатление, снятый с огородного пугала. Впрочем, кажется,
пугало это никого не пугало и на нем не единожды сиживали птицы как порознь,
так и стаями, оставив по себе известные потеки. Треух надежно скрывал половину
лица «колдуна», в том числе и изуродованный бельмом глаз, а нижняя часть его
была прикрыта бородой – знакомой Дмитрию, прежде принадлежащей Поликарпу
Матвеевичу Матрехину. В руках существо держало самый настоящий бубен –
совершенно такой, какой Дмитрий как-то раз видел в квартире у своего
петербургского знакомого, выходца из богатой калмыцкой семьи (по преданию,
бубен каким-то образом, бог весть каким, принес давнему предку-калмыку счастье,
и с тех пор его держали на почетном месте в гостиной, на стене, на персидском
ковре, рядом с шашкой, по очередному преданию, принесшей счастье другому
предку, уже русскому). Конечно, тот, петербургский, бубен был тщательно
отполирован, мягко блестел, многочисленные медные бубенцы и бляшки, унизывающие
его, были безукоризненно начищены и сверкали, ну а этот бубен давно лишился
большей части своих украшений и покрылся от времени трещинами. Звук он издавал
надтреснутый, негромкий, а впрочем, видимо, и его хватило, чтобы заставить
барышню вздрогнуть и вскочить.
– Сиди… – заунывным голосом выдавило из себя
существо и с неким намеком на припляс обошло вокруг стола, то и дело потрясая
бубном.
– Зовут тебя как? – провыло оно, и девушка,
послушно плюхнувшаяся на стул, снова вскочила, словно гимназистка перед
начальницей, и дрожащим голоском промолвила:
– Саша… Александра…
«Как?» – чуть не вскрикнул Дмитрий, но, конечно, промолчал,
только глаза его расширились от крайнего изумления.
Вот оно что! Все-таки не случайно барышня показалась ему
знакомой, даже спрятавшаяся под своей маскировочной сеткой, именуемой вуалью.
Ведь это Сашенька Русанова, его полузабытая пассия, с которой он несколько лет
назад катался на Черном пруде на коньках, шепча в ее холодное, покрасневшее от
мороза ушко свои любимые стихи из пушкинской «Русалки»: «Невольно к этим
грустным берегам меня влечет неведомая сила…» – и с которой буквально две
недели назад кружился в вальсе на балу в Дворянском собрании, с удовольствием
глядя, как колышутся мелкие завитки на ее висках, как красиво изогнута ее шея и
какая волнующая впадинка видна в глубоком – придворном! – декольте
прелестного бело-зеленого платья. И вот она пришла – куда?! – к шулеру,
выдающему себя за колдуна – и зачем?! – привораживать какого-то неведомого
жениха…
Ох и дуры эти барышни! Сашка Русанова, ставшая в одночасье
одной из самых завидных невест губернии, пришла к колдуну за любовным
приворотом, хотя ей стоит только бровью повести, чтобы к ее ногам попадали
самые красивые молодые люди Энска, соседних городов, а также и обеих столиц.
Конечно, гордясь собой, подумал Дмитрий, среди дешевых искателей богатого
приданого ни в коем случае не оказалось бы человека, носящего фамилию Аксаков!
И вдруг в голову ему пришла мысль, от которой он едва не
ахнул громогласно. А что, если… что, если этим привораживаемым женихом,
предметом мечтаний Саши, является он, Дмитрий Аксаков? Например, Сашка
влюбилась в него после того вальса в Дворянском собрании… Что, если именно на
него будет колдовать сейчас Поликарп Матвеевич? И вдруг, чем черт не шутит, его
шарлатанское колдовство окажет свое действие?
