...
«Министерство юстиции внесло в совет министров предложение о
запрещении помощникам присяжных поверенных участвовать в процессах о шпионстве
и государственной измене. Мотив – молодость и вследствие этого легкомыслие
помощников присяжных поверенных, не всегда умеющих соблюдать государственную
тайну».
...
«Министр народного просвещения Л.А. Кассо подписал проект
правил о введении всеобщего обязательного обучения».
Санкт-Петербургское телеграфное агентство
* * *
Прежняя жизнь кончилась враз, в одночасье. Был счастливый и
беззаботный человек Шурка Русанов – и не стало его. На свою рожу глядеть в
зеркале тошно – вечно пуганный до синевы, трясущийся. Да что ж это он такой, в
точности премудрый пескарь у нелюбимого, злоехидного насмешника
Салтыкова-Щедрина: «Жил – дрожал и умирал – дрожал»? А он-то видел себя в
воображении легким, бесстрашным д’Артаньяном! Какого черта… Никогда не думал,
что он этакий трусище!
Вдруг вспомнилось: еще в первом классе учитель его бранил:
«Вы, Русанов, однорукий, что ли? Никакое дело до конца довести не можете.
Упражнение недоделываете, стихотворение недоучиваете, даже ластиком стирать начнете
– до конца недотираете. Однорукий, право слово!»
И судьба у него какая-то такая… однорукая, что ли. Не может
хорошего дела до конца довести. Начало-то какое замечательное – товарища
Виктора шлепнули. Но его боевики небось на свободе! Марина арестована… С одной
стороны, хорошо, с другой – она ведь может струсить, начнет выдавать всех
подряд, кто ходил на явки, кого она сама туда водила. В том числе и Шурку
Русанова. Вдруг донесет, что Шурка сам напрашивался? А он разве напрашивался?
Он просто так ляпнул, мол, хочет туда пойти, ляпнул, только бы Мопсю отвлечь,
голову ей заморочить на тот случай, если она его с Кларой видела.
Ох, Клара… из-за нее… А на самом деле не так уж он был в нее
влюблен, оказывается. Все раз – и прошло, и теперь безразлично, видится с ней
отец или нет. Шурке она и даром не нужна.
Глупости все это. В жизни есть вещи поважнее какой-то там
дурацкой любви. Скорей бы стать взрослым! Скорей бы получить деньги, которые
оставил дядя Игнат Аверьянов, и уехать в дальние страны, где нет эсеров, нет
глупого царя и глупых министров, где нет глупой Думы, нет угрюмого отца и
приставучей тети Оли, нет плаксивой Сашеньки, надоевшей гимназии, вообще ничего
нет, кроме моря, гор, неба, свободы! Бросить все и умчаться далеко-далеко!
– Предлагаю закончить этот разговор! – послышался
раздраженный голос, и Шурка аж подскочил.
Отец вышел из кабинета аршинными шагами:
– Даня! Проводите господина Аксакова!
Эх…
Шурка конфузливо отвернулся к спинке дивана.
Ему всегда было тяжело видеть людей в неловком положении, а
уж Митьку-то Аксакова, которого он всю жизнь знал и который был совсем даже
неплохим человеком… Что это его вдруг разобрало, надумал к Сашке посвататься?
Ну ладно, давно был влюблен, ну так и что? Мало ли кто в кого влюблен был в
детстве. А теперь Митька вроде бы считался женихом Вари Савельевой. Полная
неразбериха!
Отец взбесился. Оно и понятно: Савельев – его старинный
друг. Тетя Оля, конечно, немедленно начала рыдать. Сашка вроде бы тоже не в
восторге от сватовства: сидит бледная, несчастная, смотрит на Дмитрия с
какой-то опаской. Неужели решила, что он ее силком под венец потащит? Да отец
не позволит, ясно же.
Выбежал, машет руками:
– Уходите! Вон отсюда! Даня! Проводите!
Затренькал дверной колокольчик.
– Очень мило, – всхлипнула тетя Оля. –
Наверное, нижние соседи пришли ругаться, что так шумим.
Вот-вот, устало подумал Шурка, и от этого я тоже хочу
сбежать, от вечного заискивания перед нижними соседями: чтобы не нашуметь, не
крикнуть лишний раз, не поиграть громко на рояле, не промчаться в галопе, не
пропрыгать в полечке, боже упаси!
Дверь открылась, кто-то засмеялся свежим, живым, незнакомым
смехом… Не похоже на соседку, вдову статского советника, надоедливую брюзгу.
Вбежала Даня – глаза по пятаку:
– К вам госпожа Шатилова.
Даня еще не привыкла, что появилась новая родственница.
Шурка тоже не привык.
Стоп, что такое? Вошел почему-то мальчишка в курточке
рассыльного… Ого, какая огромная коробка! Вот это торт! «Arc-en-ciel» – надпись
на коробке. Бисквитный, с жидким ромовым кремом, знаменитый торт из французской
кондитерской. Дорогой… Шурка его даже не пробовал никогда. Розовый бант
размером чуть ли не с саму коробку… А вот и госпожа Шатилова с букетом, конечно
же, розовых роз:
– Добрый вечер, мои дорогие!
Так и сияет улыбкой напомаженных губ, хотя глаза не
улыбаются. Грустные глаза… Нет, просто холодные.
– Даня, ставьте самовар. Я хочу напроситься к вам на
чай. Не прогоните? Я так по вас соскучилась! Никита уехал в Петербург, дети еще
не вернулись из Москвы, я одна, совершенно одна… Умираю с тоски! Олечка, в воду
для роз нужно непременно бросить аспирин. Вы слышали, что у нас произошло?
Сбежал доктор – ну, сормовский заводской врач, Туманский. Вы его должны
помнить, Константин, он для вас какие-то там бумаги писал. Для вашего процесса,
помните?
– Конечно, – неприветливо буркнул отец.
Шурке стало смешно. Отец тетю Лиду терпеть не может.
Впрочем, ей, кажется, на это наплевать. Вон полетела целоваться по кругу.
– Оленька, милая! – чмок-чмок. – Сашенька,
моя прелесть! – чмок-чмок. – Шурик, ты подрос, мой хороший! –
чмок-чмок. – Молодой человек…
Нет, около Аксакова тетушка приостановилась:
– Прошу прощения, мы не знакомы? Нет, я вас где-то
видела… Вы бывали в Петербурге? Как мило, я тоже… Ах, я вспомнила, где видела
вас!
Странно… Шурке показалось, или Митька Аксаков в самом деле
позеленел?
– На весеннем балу в Дворянском собрании! Вы танцевали
с Сашенькой, и я тогда еще подумала – какая прекрасная пара!
Ну вот, теперь позеленел отец… Буркнул что-то неприветливое…
А тетушка сообразительная-то какая:
– Ах, простите! Я, кажется, сказала что-то не то?
– Нет, ничего, – проскрипел отец. – Это
господин Аксаков, Дмитрий Дмитриевич. Он уже… уходит.
