– Ах, умоляю! – всплеснула руками тетушка
Лидия. – Если я помешала вашему разговору… Нет-нет, я немедля покину вас.
Я, собственно, зашла только на одну минутку, мне надо кое-что сказать вам,
Константин. Мы не могли бы выйти с вами, например, в кабинет? Благодарю.
Извините, господа. Это два слова, буквально два слова! Нет, вы не уходите,
Дмитрий Дмитриевич, прошу вас, дождитесь меня!
Все-таки она странная, подумал Шурка. На минуточку? С таким
тортом? Сама только что уверяла, будто приехала нарочно на чай…
Что-то тут нечисто, честное слово.
Ох, да не все ли ему, Шурке, равно?
Надоело! Все надоело! В горы! К морю, к ветру! В город Х.,
где живет отцов друг, Василий Васильев!
Или хотя бы в деревню, в Доримедонтово.
Все равно куда, только бы подальше отсюда!
* * *
– Что здесь происходит, Константин? – спросила
Лидия, едва за ними закрылась дверь кабинета.
– Да ничего особенного, – буркнул Русанов, с
неприязнью глядя на нее. Мелькнуло: «Они были одно лицо с Эвелиной! Как тяжело
ее видеть!» – Обычное пошлое сватовство. Аксаков приехал просить Сашкиной руки.
– Да что ты? Какая прелесть! – воскликнула Лидия,
захлопав в ладоши и с необыкновенной легкостью перейдя на радостях на «ты» со
своим неприязненным beau-fre?re. – Ну так и что ж тут пошлого, скажи на
милость?
– Пошло то, что сватовство его не имеет ни малейшего
отношения к любви.
– Отчего ж ты так думаешь?
Она прошла вдоль тяжелых книжных шкафов, ведя пальцем по
стеклам. Господи, сколько у него книг… И сколько пыли на стеклах! Экая безрукая
у них Даня. А Олимпиада, старая курица, куда смотрит?!
– Оттого думаю, что знаю. – Русанов нервно схватил
пресс-папье. – Сама посуди: Дмитрий до последнего времени считался женихом
Вари Савельевой. Савельев – мой давний друг…
– Да, я помню эту фамилию, – невинно проговорила
Лидия.
Невинно? Русанов глянул исподлобья, но ее лицо было спокойно.
Нет, он чересчур подозрителен.
– Ну вот, давний, значит, друг. – Поставил
пресс-папье, как бы закрепляя свои слова. – И Дмитрий был женихом его
дочери. Но как только Игнатий Аверьянов подарил Сашке этот проклятый миллион,
Дмитрий бросил Варю и явился просить руки Сашки. Ну и что ж такое его
сватовство, как не пошлое искательство приданого?
– Не знаю, – пожала плечами Лидия. – А ты,
значит, намерен отказать?
– Разумеется! – воскликнул Русанов. –
Савельев – мой давний друг…
– Ты уже третий раз повторяешь, – перебила
Лидия. – Но ведь не Савельев сватается к Сашке. И откуда ты знаешь, почему
Дмитрий расстался с Варей? Может быть, они разлюбили друг друга, вот и все.
– Ну да, а он сразу Сашку полюбил! – саркастически
хохотнул Русанов.
– Ты что же, полагаешь, в твою дочь нельзя
влюбиться? – вскинула брови Лидия.
– Можно. В том-то и дело! Я хочу, чтобы ее полюбил
порядочный, благородный человек, а не какой-то паркетный шаркун из пьесы
Островского «Красавец-мужчина»!
«А также отчасти из романа Достоевского «Бесы», –
подумала насмешливо Лидия. Однако лицо ее осталось серьезным, участливым, когда
она продолжила разговор на ту же тему.
– А Саша-то как к нему относится? Может быть, она
влюблена в него?
– Не смеши! – хмыкнул Русанов. – Что девчонки
в ее возрасте могут понимать в любви? Сегодня – один, завтра – другой…
– Не скажи, – качнула головой Лидия, и ее
каштановые волосы заискрились в электрических лучах.
Она посмотрела на старинные клавикорды, которые стояли в
русановском кабинете. Клавикорды напоминали неглубокий плоский ящик рыжеватого
цвета на тоненьких ножках в хрустальных лунках. Наверное, инструмент убрали из
гостиной, потому что он сломался, догадалась Лидия. Но она еще помнила то
время, когда он играл! Они с сестрами так любили даже не играть, а просто
проводить по клавишам пальцем – и потом долго вслушиваться в нежные, как бы из
дали времен исходящие звуки…
Из той самой дали времен, в которую Лидия собиралась
заглянуть сейчас.
И заглянула!
– Некоторые девчонки в ее возрасте очень хорошо
понимают в любви, – сказала она холодно. – Настолько, что из-за нее
пытаются покончить с собой, а потом всю жизнь не могут простить человека, их
отвергнувшего.
Русанов быстро снял и снова надел пенсне. И Лидия с болью
вспомнила этот его жест, донесшийся из дали времен, словно звук старых
клавикордов. Он означал полное замешательство…
– Не могут простить? – тихо переспросил
Русанов. – Ты все время ненавидела меня? Все годы? И сейчас ненавидишь?
– Ну, зато я тебя не забывала, – легко засмеялась
Лидия. – А ненависть… Нет. Это было и уже прошло. Я отношусь к тебе с
искренним уважением. Поверь! – Она смотрела такими чистыми глазами, что не
поверить было просто невозможно. – И даже готова признать, что девушки в
девятнадцать лет в самом деле ничего не понимают в любви. Я знала одну такую
девушку. Она вышла замуж за хорошего человека, сделав несчастными двух своих
сестер, которые тоже были в него влюблены, а потом, через четыре года,
хладнокровно бросила мужа. Она променяла его на лощеного и богатого француза, с
которым когда-то, несколько лет назад, блудодействовала на пароходе… плывя,
между прочим, к мужу, который ее ждал в Саратове или где-то там, в такой же
дыре. А потом у нее хватило наглости выдавать ребенка, прижитого от того
француза, за сына своего рогатого мужа!
– Ч-что? – выдохнул Русанов и умолк. Кровь
медленно отливала от его лица, он был бледен, страшно бледен и становился все
бледнее.
– Да-да? – приподняла брови Лидия. – Ты хотел
меня о чем-то спросить? Ну?
– Откуда ты знаешь это? – прохрипел
Русанов. – Про пароход… никто не знал. Шурка?! Не может быть! Ты врешь! Ты
мстительная тварь! Откуда ты узнала? Олимпиада сказала? Нет, она не знала про
пароход. Она не знала, из-за кого Эвелина бросила меня в Милане. Я ей рассказал,
конечно, кое-что, она была в курсе, что Эвелина жива, помогала мне хранить
тайну, но она не знала, кто он, этот француз. А откуда ты… Про Шурку – вранье,
вранье! Он мой сын!
– Можешь думать все, что хочешь, можешь называть меня,
как хочешь, но я знаю все точно, из первых рук, – сказала Лидия. –
Позволь я все-таки сяду!
