– Ну что же вы, Григорий Алексеевич? – нетерпеливо
спросил Смольников. – Берите папиросу, закуривайте. Или вам не нравится
«Сапфир»?
Охтин поперхнулся: папиросы «Сапфир» были ему не по карману,
так же как и серебряный портсигар и зажигалка. Но отказываться от предложения
начальника не стал – закурил с удовольствием.
– Благодарствую… – Затянулся, медленно выпустил
дым, имеющий слабый аромат вишневой смолки – признак наилучшего табаку. –
Лаборатория, говорите? Да у него, с позволения сказать, лаборатория везде и
всюду с собой, – усмехнулся Охтин. – Как у той стрекозы: и под каждым
ей кустом был готов и стол, и дом. Ежели вы желаете, сможете процесс
понаблюдать хоть сейчас. Я уж нагляделся, ушел отчеты писать, а там с ним
охранника и фотографа оставил – для исторического запечатления фабрикации
фальшаков. Наш подопечный ведь уникум в своем роде, секреты его мастерства в
архивах оставить надо для назидания грядущим поколениям.
– Молодец вы, Охтин! – Смольников даже в ладоши
хлопнул от восхищения. – Эх, глаза горят, щеки пылают… Я когда-то тоже был
такой же сумасшедший от восторга, что сыском занимаюсь, что удача сама в руки
идет. На месте не сидел. Даже ходил вприпляску. На что только не отваживался,
только бы дело раскрыть, преступника изобличить!
– Да разве сейчас иначе, Георгий Владимирович? –
удивился Охтин. – Вы и теперь днем и ночью, покоя не ведая… Все время на
службе вы! Семейство ваше, супруга ваша небось позабывает, когда видит вас…
– Ну, что до моей супруги, то Евлалия Романовна видит
меня, как мне кажется, даже чрезмерно часто, – хохотнул Смольников. –
А у деток есть нянька Павла, которая им вполне заменяет и мать, и отца. Нет, я,
когда о прошлом вспоминал, о другом говорил. Раньше, знаете, работа мне глаза
застила… Я тогда был простым следователем прокуратуры и ради работы на все
готов был. Жил ею! Настолько жил, что во имя ее и во имя своей карьеры однажды…
а впрочем, не стоит об этом. Дело давно прошедшее, вспоминать о нем ни к чему.
Так вы говорите, уникум наш, фабрикант этот, как раз сейчас секреты своего
мастерства показывает? Нельзя ли мне поглядеть?
– Извольте, – поспешно вскочил Охтин. –
Пойдемте в соседнюю комнату, именно там сие происходит.
Смольников и Охтин вышли из кабинета и постучали в соседнюю
дверь. Отпер полицейский, который при виде начальника сыскного отделения
вытянулся во фрунт, однако глаза его, коими он, согласно уставу, должен был
«есть» начальство, так и норовили убежать в сторону, воротиться в комнату, где
то и дело вспыхивал магний: фотограф трудился в поте лица, фиксируя все детали
процесса фабрикации фальшивых денег.
Что и говорить, зрелище было впечатляющее… Невысокий, мелконький,
весьма востроносый, прилизанный человечек в розовой косоворотке и жилетке,
напоминающий своим обликом полового из третьеразрядного трактира (да кого
угодно, только не фальшивомонетчика, который доставил немало хлопот полиции и
сыскному отделению большого губернского города!), сновал около стола, руки его
так и мелькали. В самом деле, сравнение с цирковым фокусником немедленно
приходило на ум.
– Ну-ка, Шулягин, предъяви их благородию господину
Смольникову свое мастерство, – приказал Охтин, входя. – Взгляните
сюда, Георгий Владимирович, это подручные средства нашего умельца, та самая
«лаборатория».
Он показал на стол, где стояли тарелка, ковш с водой, пустая
бутылка, аптечный пузырек, лежал кусок мыла, а также ножницы и два листа чистой
бумаги.
– А что это у вас, господа, здесь карболочкой
припахивает? – потянул носом Смольников.
– Так ведь в пузырьке, с вашего позволения-с,
карболочка и есть, – ничуть не смущенно, а даже с некоторой развязностью
артиста, кокетничающего перед публикой, отозвался Шулягин. – Непременно
нужна она нам для нашего дельца-с. А мыльце-с необходимо дорогое, беленькое-с.
Кокосовое – самое лучшее-с.
– Ишь ты! – пробормотал фотограф, высовываясь
из-под своей черной накидки. – Какие тонкости!
– А как же! – покровительственно кивнул
Шулягин. – У каждой пташки, как говорится, свои замашки. Во всяком ремесле
свои тонкости имеются. В вашем – свои, в моем свои, у его благородия небось
свои…
– Ладно, Шулягин, ты давай работай, а не
фамильярничай, – с притворной сердитостью приказал Охтин, однако
Смольников ничуть не обиделся и с интересом продолжал обозревать атрибуты
фальшивомонетчика.
– Изволите видеть, господа, – произнес Шулягин с
важным видом фокусника, извлекающего из шляпы если не живого зайца, то по
крайности его пушистый хвост. – «Канареечку» кладем на бумажку, прикрываем
другим листом, крепко держим и, глядя на просвет, обрезаем ножничками –
чик-чик! – чтобы бумажки в точности с рублевкой совпадали.
Фотограф торопливо нырнул под накидку вновь, и в ту же
минуту ослепительно вспыхнул магний. На лице у Шулягина мигом появилась
фатовская улыбочка. Похоже было, что «фабрикант» не чувствовал опасности своего
положения, а ощущал себя в положении некоего эксперта или консультанта,
которого просто так, за делом или интереса для, пригласили в полицию, но, лишь
только потребность в нем будет удовлетворена, его отпустят.
Не умолкая ни на минуту и с видимым удовольствием
комментируя каждое свое движение, Шулягин положил рубль в тарелку с водой, а на
бумажные заготовки накапал карболки и растер ее так, чтобы жидкость равномерно
растеклась по бумаге. Вслед за этим он взял «дорогое, беленькое мыльце» и
принялся мерно водить куском по бумажкам.
Смольников наморщился: сочетание запахов кокоса и карболки
было, мягко говоря, своеобразным. Полицейский громко чихнул и быстро, украдкой,
чтоб начальство не заметило, перекрестил рот. Фотограф под своей накидкой тоже
чихал, однако съемку не прекращал. Охтин иногда крепко, сильно чесал нос, но не
издавал ни звука.
Одному Шулягину все было нипочем.
Довольно намылив бумажки, Шулягин вытащил из тарелки
промокший рубль, положил его на один шаблон, а сверху накрыл другим. Положив
этот «сандвич» на стол, он принялся катать по нему бутылкой.
– А вот интересно, имеет в данном случае значение, что
вы оперируете бутылкой от шустовского коньяка? – с чрезвычайно
заинтересованным видом спросил Смольников. – И как отразилось бы на
качестве фабрикуемых денег, окажись бутылка простой водочной? А ежели
шампанской, к примеру?
