– Шутить изволите-с, ваше благородие? – с ласковой
укоризной, точно к ребенку, обратился к нему Шулягин, не оборачиваясь и не
прекращая работы, которой он был, видимо, увлечен. – Бутылка тут
совершенно ни при чем-с, мне удавалось достигать тех же результатов с помощью
обыкновенной скалки, какой кухарки тесто мнут и катают-с. Лишь бы хорошо
остругана была-с. Вот из-за гладкой поверхности и предпочитаю-с бутылки-с.
– Во-во! – не выдержал полицейский чин. –
Кухарка ты и есть! Готовьте, братцы, тарелки, сей момент испекут вам блинцы
рублевые, горяченькие! С чем пожелаете, с маслицем аль со сметанкою?
Тотчас он спохватился, что забылся на посту да еще и в
присутствии начальства, и от испуга снова вытянулся во фрунт.
Никто, впрочем, не обратил на него внимания, все смотрели на
стол, где Шулягин осторожно отделил бумажные шаблоны от настоящего рубля.
Теперь около «канарейки» лежали две бумажки с ее оттисками.
– Так-так! – строгим тоном сказал вдруг
Смольников, пристально всмотревшись в оттиски. – А ведь ты, брат, сущий
мошенник. Жулик, жулик ты!
Шулягин покраснел, словно девица:
– За что оскорбляете, ваше благородие?!
– Рублевики-то у тебя не правдашние, а обратные! –
ткнул пальцем в шаблоны Смольников. В самом деле: обе стороны рубля были
отпечатаны на бумажках в зеркальном отображении.
– Не спешите, господин начальник, – наставительно
сказал Шулягин. – Дело мое еще не кончено! Вся беда в том, что вы работу
мою видите, а сами ведь знаете: даже платье недошитое мастера не любят
показывать. Это перед вами именно что платье недошитое. Половина, можно
сказать, дела. Вы уж, ради Христа, терпения наберитесь и попусту не обижайте
меня.
– Ну, ты артист, Шулягин… – не то в восхищении, не
то в негодовании протянул Смольников. – Ладно, не станем тебе мешать,
твори дальше!
Приободрившийся Шулягин «творил» вдохновенно. Теперь он
прикладывал «обратный» рубль к двум сторонам одного шаблона. И когда закончил,
перед глазами зрителей появилась наконец подделка, с виду очень напоминающая
настоящий рубль.
Фотограф заснял фальшивую купюру во многих ракурсах и наконец
вылез из-под своей черной накидки, принялся снимать фотоаппарат с треноги.
– На дураков, конечно, рассчитано, – взяв сырой
«рубль» и помяв его кончиками пальцев, задумчиво проговорил Смольников. –
Бумага нужна более тонкая, к тому же рукомесло ваше пачкается.
В самом деле, пальцы его слегка пожелтели.
Шулягин виновато пожал плечами, аккуратно закручивая пробкой
пузырек с карболкою.
– Шибко-то разглядывать «канареечку» кто
будет-с? – заговорщически спросил он. – Думаете, я почему не делаю
сотенных или хотя бы четвертных? Их со вниманием берут, с придиркою-с. На свет
смотрят, чуть ли не зубом пробуют, аки монету золотую. А рублевик-с… – Он
пренебрежительно махнул рукой. – Конечно, дело хлопотное, миллионером я не
стану, ведь за час больше двух рублей при всем желании не сделаешь, а то и по
сорок минут на каждый уходит-с. Но даже и при такой скорости жить можно было-с,
очень даже можно-с, причем жить не просто так, а вполне блаженно…
И он протяжно, надрывно вздохнул, словно только сию минуту
осознал, что его блаженной жизни пришел-таки конец. Лицо его утратило
вдохновенное, артистическое выражение, сделалось плаксивым.
– Да ладно, Шулягин, не помирай раньше времени, –
сказал вдруг Смольников очень приветливым, почти дружеским тоном. –
Судьба, знаешь, играет человеком… Слышал такие стихи? Господина Соколова
сочинение. В гимназии учился? Нет? Ну хоть в школе церковно-приходской? Тоже
нет? Ты у нас, значит, талант стихийный, самородок? Поздравляю! Ну так вот –
слушай стихи: «Судьба играет человеком, она изменчива всегда: то вознесет его
высоко, то бросит в бездну без стыда». Но ведь и наоборот случается!
* * *
Сашенька выскочила из Народного дома и сразу куда-то
побежала, сама не понимая куда. Оказалось, она спешит за угол, подальше от
входной двери, от любопытных глаз людских. Ветер бил в спину, гнал жестоко,
словно назойливо заставлял: «Уходи отсюда! Уходи подальше!» Но Сашенька пока не
могла уйти, ей нужно было отыскать укромный уголок и хорошенько выплакаться.
Горечь и обида переполняли ее, слезы так и кипели на глазах. Показаться хоть
одному живому существу в таком виде Сашенька не могла – гордость не позволяла.
Поэтому ей и нужна была сейчас минутная передышка. Ну вот здесь ее, кажется,
никто не увидит! Притулилась к стенке, рванула из кармана носовой платок,
прижала к лицу, с наслаждением всхлипнула…
– Не вы ли обронили, барышня? – послышался рядом
женский веселый голос, и Сашенька с усилием оторвала платок от глаз:
– Что?
Голос у нее звучал насморочно, был сырым от слез.
– Не вы потеряли, говорю? – Девушка в черном
платке и черном, очень поношенном, явно с чужого плеча саке, с русыми
кудряшками на лбу, ясноглазая, румяная, стояла напротив и улыбалась во все свое
свежее, очень хорошенькое личико, которое, однако, сильно портил довольно-таки
большой синяк под глазом. Синяк был, вероятно, не сегодняшний, потому что он
уже отливал не столько багровостью, сколько тусклой желтизной. Однако приложено
было увесисто, и всякому сразу становилось ясно: сойдет «фонарь» еще очень не
скоро, причем никакая бодяга дело не ускорит, а только желтизны прибавит в сей
и без того многоцветный пейзаж.
Сашенька, впрочем, на синяк бросила только самый беглый
взгляд. И не только потому, что неприлично это – пялиться в упор на человека.
Она уставилась на смятую бумажку, которую девушка держала в своей маленькой,
покрасневшей от холода руке. Бумажка была исписана кругом, испещрена волнистыми
линиями, двойными подчеркиваниями… Ее многострадальная записка Игорю
Вознесенскому! Выпала из кармана!
– Что это тут? – не дождавшись ответа, девушка
вгляделась в бумажку и вдруг громко, нараспев прочла почти без запинок, что
выдавало хорошее знание грамоты: – «Если бы знали, как я люблю Вас! Люблю,
обожаю, не могу жить без света Ваших глаз, без звуков Вашего голоса!»
Сашенька чуть зубами не скрипнула. Эти слова, которые еще
недавно казались такими искренними, от самого сердца идущими, теперь, после
того, как их высмеяла Клара, чудились пошлыми, ненатуральными, даже
вульгарными. Сейчас эта незнакомая девушка тоже поднимет на смех ее излияния!
Однако девушка и не подумала смеяться. Наоборот, она
уважительно покачала головой, подняла на Сашеньку восторженные глаза:
