– Ничего, – сказал Шурка томным голосом, едва
расслышав хлопок двери, и приподнял голову с подушки. – Мне уже лучше.
Дайте мне мазь, тетя, я сам намажусь.
– Надо повязку… повязку наложить, – простонала
тетя Оля, наконец-то завладевая мокрым рукавом и дивясь, отчего он такой
холодный, словно облился Шурка не кипятком из самовара, а холодной водой из-под
крана.
– Сказал же – сам! – рявкнул Шурка с интонациями
вполне здорового человека, забрал баночку с «Burn’ом» и ушел в ванную комнату.
Сашенька, впрочем, на это уже не обращала внимания: она
набирала номер телефона Вари Савельевой.
Варя оказалась дома и была грустная-прегрустная – Саша сразу
вспомнила, как она плакала в книжной лавке на Покровке, – однако при
известии о билетах немного повеселела.
– Но у меня приглашения только на два лица, –
предупредила Саша. – То есть мы с тобой попадаем на бал, а Митя – нет.
– Ну, Митя уехал к своей маменьке в деревню, –
как-то очень беззаботно отозвалась Варя. – Не знаю, когда вернется. Так
что никто нам не помешает.
Ну, значит, они помирились, с завистью подумала Саша. Да
ладно, пусть хоть у кого-то хоть что-то будет хорошо!
Сговорились о встрече, поболтали о том, кто какое платье
наденет, и повесили трубки. Саша еще раз с восторгом осмотрела нарядные
приглашения – золотое обрамление, бледно-зеленое, изысканно-удлиненное тиснение
букв – совершенно такого цвета, как ее перчатки! – и только сейчас
заметила на обороте, там, где были обычные указания насчет места, времени
начала бала и о том, что вход действителен только по приглашениям, убористую
строчку: «Дам просят иметь в виду, что бал носит придворный характер».
– Что это значит, тетя? – спросила она.
Олимпиада Николаевна пожала плечами. Вот чего она в своей
жизни, конечно, недобрала, так это балов. И в некоторых тонкостях, понятно,
разбираться она не могла.
– Душенька, не знаю, – сказала виновато тетя
Оля. – Наверное, это значит какую-нибудь особенную парадность одежды. А
скорее всего, церемониал будет особенный – как на придворных балах. Ну да,
конечно! Там первую пару составляет государь с женой губернского предводителя,
потом государыня с губернским предводителем, далее уездные предводители идут в
паре с кем-то из великих княжон…
– Ну, тетя, я не думаю, что к нам приедет
император, – засмеялась Сашенька и побежала посмотреть, не поцарапаны ли,
господи помилуй, ее туфельки, не надо ли их протереть молоком.
Потом она часто думала, как странно все сплелось с этим
балом… Пожалуй, все началось именно с этой внешне невыразительной, загадочной
строки: «Дам просят иметь в виду, что бал носит придворный характер».
То есть это ей так казалось. Хотя очень возможно, что так
оно было на самом деле…
Объяснилась оная загадочность за четверть часа до начала
торжества, когда Варя и Катя вышли на Большой Покровской из экипажа Савельевых
(Савелий Савельевич предоставил для такого случая собственный пароконный выезд
– новую коляску с настоящими электрическими лампочками, великой редкостью,
жаль, что среди дня в них надобности не было, ну ничего, зажгут, когда девицы
отправятся поздним вечером по домам), поднялись по ступенькам Дворянского
собрания и предстали перед распорядителем, стоявшим меж колоннами рядом со
швейцаром, знай открывавшим и закрывавшим дверь. По случаю бала швейцар был не
в обычной ливрейной шинели с большими светлыми пуговицами, а в самой что ни на
есть парадной форме: в черной велюровой шляпе-двууголке, надетой поперек и
украшенной кокардой-эгретом, в ливрее с двумя (!) пелеринами, обшитыми
галунами, с широкой перевязью через правое плечо. А на левом плече он имел
единственный эполет с кистями. На руках швейцара, которыми он крепко сжимал
черную деревянную булаву с медным шаром-набалдашником и медным наконечником,
были белые замшевые перчатки. Набалдашник и наконечник были так начищены, что
сверкали, словно золотые.
Рядом с этим великолепием распорядитель в черном фраке
несколько терялся. Но так могло показаться лишь профанам! Фрак его был сшит из
дорогого черного крепа (а не кастора!), с лацканами, полностью (а вовсе не до
половины!) закрытыми матовым черным шелком. Жилет, конечно, белый, шелкового
пике в рисунок (а не в рубчик!), на шее также белый (а не черный, ибо это –
прошлый век!) шелковый бант, воротник белоснежной крахмальной рубашки из
тончайшего голландского полотна – в стиле «альберт», с приподнятыми и чуточку
отогнутыми уголками, а запонки с жемчугом (никаких цветных камней, это дурной
тон!). Распорядитель являл собой воплощение изысканности и, как решила Саша,
той самой «придворности», о которой предупреждало приглашение.
А он посмотрел на Сашу, окинул взглядом (довольно
бесцеремонным, как показалось девушке) ее наряд – и улыбнулся одобрительно. Потом
перевел глаза на прелестное Варино платье: бледно-розовое, с сеткой от плеч до
горла, с прелестным «ошейничком» из крученых нитей и широким поясом цвета
pervenche (такое сочетание было безумно модным в столицах в прошлом, 1913 году,
ну а спустя год еще весьма и весьма котировалось в провинции), – и лицо
его омрачилось:
– Сожалею, мадемуазель, прошу меня извинить, однако я
не могу пропустить вас.
– Что? – спросила Варя, растерянно улыбаясь.
– Наш бал носит придворный характер, – проговорил
распорядитель. – Это указано в вашем билете.
– Но я, но мы… я не понимаю… – бестолково
забормотала Саша. – Что это значит?
– Это значит – извините, мадемуазель! – что ваши,
пардон, декольте должны иметь определенную глубину. В туалетах для придворного
бала не должны быть закрыты плечи и э-э… la poitrine
[37] .
Прошу прощения!
А, понятно теперь, почему он так оценивающе поглядел на
Сашино декольте! Но Варина poitrine, увы, была основательно прикрыта густой
сеткой…
– Варенька, господи, какой ужас! – пробормотала растерянная
Саша. – Я не знала, прости меня!
Варя вряд ли слышала ее извинения. Подобрав подол, она
кинулась к экипажу, который, на счастье, еще не успел отъехать, и в одно
мгновение оказалась внутри. Оглянулась… перед Сашей в последний раз мелькнуло
залитое слезами лицо…
– Извольте пройти, мадемуазель, – сочувственно
проговорил распорядитель. – Вы загораживаете дорогу.
