К сожалению, оптика в старом театре имелась не больно-то
качественная, а потому к ней надо было приспособиться. Порою это занимало
некоторое время. Вот и в тот вечер, настраивая строптивый бинокль во время
увертюры, Бергер вдруг обнаружил, что смотрит не на роскошный сверкающий
занавес, а на лица каких-то людей, сидящих в партере. Вернее, лицо он видел
только одно – мужчины, обернувшегося назад и ненавидящим взглядом уставившегося
на женщину, которая сидела в другом ряду, сразу за его спиной. Ее лица Бергер
разглядеть, конечно, не мог, но обратил внимание на непомерно пышную прическу.
Голова казалась непропорционально большой по сравнению с плечами, и Бергер на
миг пожалел тех, кто сидит позади нее. Этот безумный начес практически лишал их
шансов видеть сцену! Потом у него мелькнула мысль, что дамам с такими прическами
надо на входе выдавать что-то вроде купальных шапочек: чтобы плотно облегали
голову и унимали буйство волос. Затем он удивился, отчего этот человек смотрит
на женщину настолько люто: он ведь сидит впереди, а не сзади, ему нисколько не
мешает ее прическа. Но вскоре он обо всем забыл: увертюра закончилась, начался
спектакль.
Случилось так, что в тот вечер Бергер еще раз столкнулся с
этим мужчиной и этой женщиной. Дело в том, что посещение театра было для него
одним из величайших праздников в жизни. Это впечатление сохранилось еще с
детства, когда мама в антракте непременно водила его в театральный буфет. Нигде
не доводилось Саше есть такие несусветно вкусные «корзиночки», как в буфете
оперного! «Корзиночки» вообще всю жизнь были его любимыми пирожными, и даже
теперь он, большой уже мальчик, становился в антракте в очередь со школьниками
и солдатами – самыми ретивыми посетителями буфета. Так же, как они, Бергер
покупал «корзиночку», а чаще – две, потому что был сладкоежкой, и стакан сока
или лимонада, потому что ничего крепче шампанского не пил, да и то лишь на
Новый год.
Своему пристрастию Бергер не изменил и в тот вечер. Но когда
он с тарелкой и стаканом в руках пробился в укромный закуток, где только что
было относительно свободно, прямо перед ним на облюбованный угол стола
поставили свои чашки с кофе и тарелки с эклерами другие люди. Он сначала
обратил внимание на неряшливую, слишком пышную прическу женщины, потом вспомнил
саму даму, а затем узнал и ее спутника. Эту пару Бергер видел в бинокль. Лица
женщины он снова не разглядел, ибо она опять стояла спиной к нему, но мужчину
рассмотрел хорошо. Таких типов когда-то называли вальяжными. Правда, выражение
спокойного самодовольства на его лице изредка нарушалось судорогами ненависти.
Он исподлобья смотрел на спутницу и жадно заглатывал куски нежного эклера,
часто облизываясь, ибо пирожное было свежим и переполненным кремом. Однако в
его глазах сверкала такая злоба, будто вместо эклера он предпочел бы вгрызться
в горло собеседнице!
Какое-то время Бергер просто-таки не мог отвести глаз от
этого породистого, привлекательного лица, на котором два взаимоисключающих
выражения менялись с невероятной скоростью и яркостью. Потом дама, шагнув
вперед, заслонила мужчину своим отнюдь не худым телом, а необъятной прической –
его лицо. И тут прозвенел третий звонок, замешкавшийся Бергер поспешил
прикончить свои «корзиночки», а когда расправился с ними, эта пара уже ушла. Из
чистого любопытства он пытался снова нашарить их в зале с помощью бинокля, но
не удалось. Потом, понятно, Бергер забыл о них обоих и, может статься, никогда
не вспомнил бы, если бы не увидел паспорт с фотографией того, кто сейчас,
изуродованный до неузнаваемости, остывал в сырой аллее бывшего кладбища. А
звали его Симанычев Геннадий Валерьевич, 1960 года рождения…
– Чего уставился? Знаешь его? – нарушил его думы голос
старшего опергруппы. – Дай сюда документ.
Бергер протянул паспорт.
– Да, видел однажды мельком. Случайно, в театре. Кстати, –
повернулся он к хозяину бульдога, – кстати, а та женщина, которую вы заметили с
ним рядом, – она какая была? Ну, какого роста, телосложения?
Свидетель несколько раз сосредоточенно моргнул:
– Высокая, это точно. Они одного роста были с этим… – Он
кивнул на труп, замялся, не зная, как его точнее назвать, чтобы снова не стать
объектом насмешек. – Хотя я слышал стук каблуков… Она на каблуках была. Полная,
мне показалось, что она была такая… крупная. Хотя на ней был плащ. Может, из-за
плаща создалось такое впечатление? И еще! Волосы у нее были растрепанные! Я
сначала почему на них внимание обратил? Потому что у нее голова была какая-то
большая-пребольшая! Лохматая такая.
– Минуту, свидетель! – грозно остановил его в это мгновение
старший опергруппы, явно почуяв в разговоре свидетеля с Бергером ущемление
своих прав и мгновенно переходя от полупьяного, разухабистого тона на деловой и
даже агрессивный. Что характерно, вся его опергруппа немедленно прониклась
сходным настроением и не просто посерьезнела, но неумолимо посуровела. –
Минутку, свидетель! С вас еще показаний не снимали. Мы еще даже вашего имени не
спрашивали!
– Так спросите. Давно пора, на самом-то деле, – посоветовал
Бергер.
– И спросим! – сдвинул брови старший. – Не волнуйтесь,
спросим! А вы, видать, решили взять дело следствия в свои руки? Может быть, и в
отделение с нами проедете, и эксперта вызовете?
– Вряд ли, – буркнул Бергер, ругая себя за то, что опять
позволил сыскным рефлексам восторжествовать над спокойствием и благоразумием,
приобретенными с таким трудом. – Вы правы – это не мое дело. Я лучше пойду.
Поздно уже.
– Как это – пойдете? А показания давать?
– Вот моя карточка, – Бергер протянул визитку. – Здесь
адрес, телефон. Можете и паспортные данные списать – вот он, паспорт.
Понадоблюсь – следователь повесткой вызовет. А задерживать меня для дачи
показаний у вас нет никаких оснований, ибо я не был свидетелем случившегося и
даже труп не я обнаружил. Просто так, случайный прохожий. Зевака, проще
выражаясь. Строго говоря, вам и этого гражданина надолго задерживать не стоит,
все-таки ночь на дворе.
– Ну что вы, спасибо, я с удовольствием! – замахал руками
хозяин Финта. – Расскажу все, что видел, что слышал. Без проблем.
– Вот это позиция, я понимаю, – кивнул старший, вчитываясь в
строчки на визитке Бергера. – Человек хочет органам помочь. А вы…
И он умолк, наконец-то прочитав на визитке словосочетание,
отвратительное для всякого штатного сотрудника официальных органов: частный
детектив .
– Е-мое! – простонал он потрясенно. – Ох, держите меня
четверо! Витька, а ну дай рацию.
Шофер протянул ему трубку.
– Ковалев? – спросил оперативник. – Это твой однофамилец
говорит из Нижегородского. Простучи-ка по адресному бюро и прочим каналам мне
такую фамилию: Бергер Александр Васильевич. Да, Бергер. Наверное, немец, а тебе
какая разница? Давай делай, быстро.
