– Думаю, да, – ответил Бергер, нарочно говоря так уклончиво.
Он знал приметливость и въедливость «железного Генриха». Почует, что собеседник
что-то знает, – и не отпустит. Хочешь не хочешь, а все ему выложишь. Вот бы
кому допросы снимать. Хватка у него правда что железная.
– Может быть, может быть… – протянул капитан. – Значит, все
же умер как подлец. Жалко. Зря Оленька нервы мотала, в милицию бегала. А уж
волновалась как! Одышка началась!
– От волнения одышка? – поразился Бергер. – Она что, больна?
– Да какая больная, просто толстушка, ну и задыхается чуть
что.
– Толстушка? – насторожился Бергер. – А рост?
– Высокий рост, – не без удивления ответил «железный
Генрих». – Тебе-то какая разница? Посвататься собрался? Напрасно, она замужем.
Муж сейчас в командировке, поэтому она к нам за советом прибежала. И так плохо,
ты знаешь, ей стало, что пришлось аж «Скорую» вызвать. Сделали укольчик, а
потом мы ее домой, конечно, уже не отпустили. Переночевала у нас, а утром мы
все втроем, она, я и дочка, пошли в милицию.
– Понятно… – рассеянно кивнул Бергер.
Возникшая было в мозгу картина того, как высокая толстушка
Рыжкова расправляется со взяточником и вымогателем Симанычевым в парке
Кулибина, исчезла. Во-первых, Рыжкова находилась под присмотром «железного
Генриха», а мимо него и муха не пролетит. Во-вторых, за каким чертом ей
предупреждать Симанычева о начале военных действий?!
Кстати, насчет одышки… Интересная мысль. Может, у Симанычева
была астма и что-то спровоцировало ее приступ? Но у него не оказалось с собой
спасительного баллончика, вот и задохнулся.
Вряд ли, тут же сам себе возразил Бергер. При астме не
возникает такой отек Квинке
[2], какой он наблюдал на лице Симанычева. Это
типичная реакция аллергика.
– Генрих Францевич, а у вас есть «СПИД-Изюминка»? –
подбежала к киоску какая-то «барышня» в чисто символической юбочке. «Железный
Генрих» просиял и начал доставать газету.
Пользуясь этим, Бергер быстро простился и пошел в свой
кабинет, размышляя над придурью некоторых людей. Причем подавляющего
большинства. Понятно, что название газеты «Speed-Изюминка» не содержит ничего
неприличного, ибо Speed – это скорость по-английски. Но звучит-то как?!
СПИД-изюминка… Какая, к черту, в СПИДе изюминка может быть?!
Интересно, задумывался над этим кто-нибудь, кроме Бергера,
или нет? А еще интересно, раскопает ли следователь, который будет вести дело об
убийстве Симанычева, информацию о том, что он был взяточником, а значит, очень
многие имели на него большой и острый зуб? И все-таки… все-таки, открыта была
барсетка Симанычева, когда ее нашел Финт, или нет? И если открыта, не выпало ли
из нее что-нибудь важное для следствия? И догадались ли эти веселенькие ухари,
которые изображали из себя опергруппу, осмотреть газоны?
Размышляя так, Бергер поднялся на третий этаж, дошел до
двери с табличкой «Городское бюро юридической поддержки», взялся за ручку – и
вдруг повернулся, сбежал вниз, проскочил мимо удивленного Генриха, с крыльца
махнул такси и помчался в парк Кулибина. Битый час он таскался по раскисшим
газонам, цеплял на туфли комья грязи, перепачкал брюки, но не нашел ровно
ничего, что затронуло бы его внимание. Выходило: а) оперативники обшарили
газоны и нашли что-то важное, но Бергеру не оставили, а забрали с собой; б)
обшарили газоны, но ничего важного там не было; в) про газоны они забыли, но
там все равно ничего важного не имелось; г) газоны не обшарили, важное было, но
или оказалось унесенным ветром, либо его подобрал случайный прохожий; д)
барсетка была изначально закрыта, поэтому выпасть из нее ничего не могло, а
значит, и искать на газонах ничего не стоило ни опергруппе, ни Бергеру.
Ломая голову, который из этих пяти пунктов выбрать, Бергер
вернулся на работу, еще больше изумив «железного Генриха». Но, по счастью, у
киоска стояли покупатели, и допроса с пристрастием продавец Бергеру не учинил.
Катерина Дворецкая, 9 октября 200… года, Париж
Я стою у окна и смотрю на окна противоположного дома,
расположенные как раз напротив наших. Улица узкая – движение только
одностороннее, – поэтому кажется, что окна совсем близко. Все семиэтажное
просторное современное, каких в этом районе очень мало, здание занимает одна
фирма. Называется она СА «Кураж». Что такое СА, я не знаю, наверное, тут не
обошлось без слова «компания» – compagniе, ну а дальше – бог его ведает. Надо
бы спросить у Маришки, а впрочем, какая мне разница, кто и на чем делает тут
деньги? Вывески, подобные той, что я видела около входной двери, встречаешь на
парижских улицах то там, то сям, из чего можно сделать вывод, что СА «Кураж» –
вполне процветающая фирма. Между прочим, этот же вывод можно сделать и потому,
что все в нашем доме вынуждены спать с задернутыми шторами.
Вы полагаете, что между процветанием этого «Куража» и нашими
шторами нет никакой связи? Напрасно так думаете! Знаете, сколько стоит во
Франции электричество? Нет? Я тоже не скажу точно, знаю только, что очень
дорого. Так вот, в этом СА «Кураж» всю ночь горит свет. Одни кабинеты освещены
полностью, в других света нет, но включены компьютеры, экраны светятся
разнообразными заставками. Но и в этих комнатах в пять утра, когда приходит
уборщица, включают большой свет. Ослепительно яркие лампы! Без штор, короче,
уснуть невозможно. Здесь их шьют обычно очень тяжелыми, на плотной подстежке,
потому что улицы очень ярко освещены по ночам. Благодаря этим шторам в комнате
воцаряется блаженная темнота – хоть глаз выколи! Но я нарочно раздергиваю их и
впускаю в комнату свет. Потому что Лизок не может уснуть в темноте, боится ее и
не любит. А ее сон – слишком редкостное удовольствие, чтобы можно было
относиться к нему пренебрежительно и не ценить каждую его минуту. Ради того
чтобы усыпить малышку, я сама готова спать при свете.
Кстати, признаюсь, что это не так трудно, как казалось
раньше. Между прочим, раньше меня жутко раздражал малейший шум! Парижские улицы
ночью куда более шумны, чем, к примеру, нижегородские. С другой стороны, это
вполне понятно: что такое Нижний и что такое Париж! Но до недавнего времени я
могла спать здесь только с затыкалочками для ушей. И стоило ночным прохожим
погромче заговорить или промчаться мотоциклисту, как я просыпалась, а потом
долго-долго не могла уснуть.
