Катерина Дворецкая, 11 октября 200… года, Париж
Вечер, Марина только что пришла с лекции, а я с Лизой – с
прогулки. Маришка быстренько покормила Лизоньку, и мы начали купать это
сокровище. По-моему, по-нормальному сначала надо бы ребенка искупать, а уж
потом кормить. Но в умных воспитательных книжках написано, что купание на
голодный желудок не доставляет ребенку удовольствия, поэтому Марина сначала
дает малявке поесть, а я тем временем наполняю ванночку. Но, сказать по правде,
даже и купание на сытый желудок не доставляет Лизоньке этого самого
удовольствия. Она боится плеска воды, мокрого, непривычного ощущения, боится
внезапно возникающей суеты вокруг. Наверное, чувствует наше напряжение, нашу
неуверенность, и это передается ей. А впрочем, сегодня все как-то проходит
полегче, чем обычно. Не знаю почему, словно по какому-то наитию, мы не сняли с
Лизоньки боди и опустили в воду прямо в нем. Это боди называется у нас «дзюдоист».
Мы его надеваем, только если нет под рукой ничего чистого. Оно совершенно
кретинского фасона, неудобное, с длинным рукавом и застежками крест-накрест. Ну
очень похоже на этот нелепый халат, в смысле кимоно, в котором дзюдоисты
выходят на татами. Так вот, почему-то, купаясь в «дзюдоисте», Лизок не плачет.
Обычно она мертвой хваткой держится за мою руку, глазами просто-таки впивается
в глаза – очень страшно младенцу, ну очень! А сегодня лежит головенкой на моей
ладони, ухватившись за распахнувшиеся полы боди, – и молчит. И даже нечто вроде
улыбки блуждает по ее красненькому, вспотевшему личику. Так что да здравствует
«дзюдоист»!
Процесс омовения идет своим чередом. Помыты головенка,
ножки, попка, писюлька, животик. Остались подмышки и спинка.
– Лизочек, – чирикает Маришка, – давай снимем «дзюдоиста»,
а? Мы его и так уже замочили. Давай снимем?
Но при попытке полного раздевания Лизок делает жалкие глазки
и начинает страдальчески кряхтеть.
– Кисулик, ну не капризничай, – воркует мамочка. – «Дзюдоист»
уже чистенький, теперь надо и тебя всю помыть, чтобы и ты была такая же
чистенькая, как «дзюдоист».
Так, мертвая хватка младенца ослабевает… Разжались пальчики,
отпустили полы боди, и я начинаю осторожно его снимать, тоже лопоча какую-то
убедительную ерунду, потому что племяшка моя страсть любит, когда с ней
разговаривают – без разницы, о чем. Поскольку предыдущая ночь у нас прошла под
знаком «Мойдодыра» («Моем-моем трубочиста чисто, чисто, чисто, чисто! Будет,
будет трубочист чист, чист, чист, чист!»), которого я исполнила на разные лады
бессчетное количество раз, невольно продолжаю трещать по мотивам той же
бессмертной баллады:
Замочили «дзюдоиста»
Чисто, чисто, чисто, чисто!
Будет, будет «дзюдоист»
Чист, чист, чист, чист!
Младенец безропотно расстается с мокрым облачением, и я
поспешно, закрепляя успех, домываю ее, бестолково повторяя:
Замочили «дзюдоиста»
Чисто, чисто, чисто, чисто!
– Слушай, – хихикает вдруг Маришка. – Давай говорить –
замочили футболиста. Или хоккеиста. Таксиста, теннисиста, гармониста. Или
классического трубочиста, наконец! Только не дзюдоиста!
– А почему? – тупо спрашиваю я.
– Жуткий политический намек получается! – от души хохочет
сестра. – У нас демократическое государство, а все-таки… Береженого бог
бережет!
Только тут до меня доходит, что Юз Алешковский – поэт эпохи
сталинизма, автор сатирических стихов и песен на политические темы – после
нашего словотворчества смело может уйти на заслуженный отдых… Теперь мы с
Маришкой хохочем вдвоем, а Лизочек, решив, видимо, что мы смеемся над ней,
обижается и начинает кукситься.
Но мы не можем остановиться! Прошу компетентные органы
учесть: мы обе – жуткие патриотки, государственницы и центристки, мы прекрасно
относимся к объекту нашего эзопова языка, желаем ему здоровья, счастья и долгих
лет жизни, но… история замоченного «дзюдоиста» получилась чудо как хороша,
поэтому трудно удержаться, чтобы не исполнить этот шлягер снова и снова:
Замочили «дзюдоиста»
Чисто, чисто, чисто, чисто!
И единственное, что мы можем сделать в угоду приличиям или
осторожности, это не уточнять, где конкретно мочили бедолагу.
Между прочим, в детской ванночке! А вы что подумали?! Ну,
это ваши проблемы. Ваши – и вашей политической незрелости!
– Надо Морису рассказать, – говорит Маришка, когда Лизочек,
уже вытертая, смазанная в нужных местечках кремиком, одетая в другое, более
удобное, но не столь поэтичное боди, докармливается. Может быть, сейчас малявка
уснет хотя бы ненадолго? Может, это даст нам возможность нормально поужинать –
втроем, по-семейному?
– А у нас не получится непереводимая игра слов? – беспокоюсь
я. – Сумеешь перевести так, чтобы Морис понял?
– Постараюсь.
Люблю французский язык! Он такой красивый, он напоминает мне
шелест осенней листвы и даже пахнет легким сентябрьским дымком: синеватым
таким, слоистым. Для кого-то, наверное, французский язык пахнет французскими
духами, а для меня – осенним дымком. Очевидно, потому, что одной из первых
песен, которую я услышала на французском языке, были именно «Осенние листья» в
исполнении Ива Монтана.
Красивый язык. Это вам не английское полублатное убожество:
свекровь – мазер ин ло, мать в законе, тесть – отец в законе, зять – сын в
законе! Кошмар! То ли дело по-французски: теща – бель мер, прекрасная мать,
зять – бо фис, то есть прекрасный сын. Мне, сестре его жены, Морис не сын,
конечно, а бо фрэр – прекрасный брат. А я для Мориса – бель сёр, прекрасная
сестра. Звучит очаровательно! А вот английское произношение мне совершенно не нравится.
Одно только «э» в словах типа «мэн», «бэг», «лэнгвидж» чего стоит! Как говорит
один мой знакомый преподаватель, это их «э» – короткая реплика блеющего барана.
Английский язык проще, но французский дается мне куда легче.
Хотя Маришкин французский все равно гораздо лучше моего. Ну, все-таки она уже
четыре года живет в Париже. Я же бываю здесь наскоками, серьезной языковой
практики нет. На бытовом уровне объяснюсь худо-бедно, однако игра слов мне
неподвластна. Хотя нет… Кое-что и могу спроворить для общего веселья! Но это –
на десерт.
