– К сожалению, нет, – кокетливо призналась дама. – Мои
клиентки – две шлюхи с Автозавода, которые едва не убили одного нехорошего
человека. Он с подельником подряжал их в Эмираты – зарабатывать сам понимаешь
чем. Смастрячили девчонкам поддельные паспорта, но тут осечка и вышла. Скинули
их с дистанции в аэропорту, одного мужика повязали, второй затеял было искать
товарища и стращать девулек, которых подозревал в доносительстве, неминучей
расплатой, но они оказались не из пугливых. Отняли у мужика пистолет и
выпустили в него пару пулек. По счастью, не убили, только ранили. Хотя его
спасение можно тоже назвать чудом, как и спасение того красавчика.
«Ага-а! – мрачно подумал Бергер. – Я так и знал, что он
непременно окажется красавчиком!»
– Мои клиентки убивали этого вербовщика проституток на самой
окраине Автозавода, в какой-то рощице; там и бросили. Место безлюдное – днем, а
по ночам там тусуются пацаны, отрываются на полную катушку, жгут костры,
засасывают пузыри и отъезжают кто как может и что кому по карману.
Бергер покачал головой. Рассказ Чехова «Душечка» – вершина
постижения женской натуры. Мимикрия – вот основное ее свойство. Его подруга,
это бело-розовое пирожное безе, в совершенстве владеет неформальной лексикой.
Кстати, инвективной тоже, причем в таком объеме, что даже Бергер, отнюдь не
пансионерка, иногда краснеет.
– Вот эти-то, не побоюсь сказать, юные пионэры и обнаружили
нашего недобитка, – продолжала его «душечка». – И тотчас доказали, что на нашу
молодежь льют помои совершенно напрасно, ничто человеческое ей не чуждо.
Плюнули на свои криминальные игры, не поскупились включить мобилу и вызвать
«Скорую». Отвезли недобитого в ближнюю больницу, а уже на другой день
пострадавший смог дать первые показания милиции, поскольку обо всех случаях с
огнестрельными ранениями врачи обязаны докладывать в органы, что ты и сам
знаешь. Девчонок моих он описал подробнейшим образом, назвал их фамилии, имена,
отчества, ну, а тамошние ребята своих лялек знают наперечет. Мигом выловили их
на рабочих местах, законопатили… Правда, одна из них вымолила – уж не знаю,
каким местом! – разрешение позвонить. Сообщила отцу, а отец у нее не
кто-нибудь, а депутат Госдумы, ты представляешь?! Что характерно, от
Нижегородской компартии.
– В семье не без урода? – хмыкнул Бергер.
– Точнее, не без двух, – уточнила дама. – Папашка – еще та
какашка! Даже неизвестно, кто из них двоих хуже: эта малолетняя преступница или
он, лицемер и фарисей, вдобавок записной алкаш. А впрочем, он богат до
безобразия, как и все эти мизерабли, Жаны Вальжаны недоделанные, поэтому я и не
отказалась на него работать, когда он начал умолять спасти доченьку. Да и
знакомы мы сто лет, он ко мне когда-то клинья бил, только я терпеть не могу
идейных идиотов!
– Слушай, – чуточку сконфуженно сказал Бергер, – извини, что
перебиваю, но ты не объяснишь мне, кто такие эти самые мизерабли, а? Очень
часто слышу последнее время это слово, а понять не могу.
У него уже вяли от словесных инвектив уши, а по опыту он
знал, что вернуть даму на путь нормальной лексики можно только одним способом:
спросить у нее что-нибудь этакое, заумное. Ее хамелеонская натура тут же
срабатывала, и дама опять превращалась в интеллектуальную карамельку.
– Мизерабль – по-французски отверженный, – пояснила она. – У
Виктора Гюго роман такой есть – «Отверженные», главный герой – раскаявшийся
каторжник, благородный мизерабль Жан Вальжан, типа, невинная жертва жестокого
буржуазного общества. Сделался божьим промыслом очень богат и всего себя отдал
добрым деяниям. Наши, отечественные бывшие каторжники и мизерабли
разбогатеть-то разбогатели, да вот никак не решатся встать на следующую
ступеньку. Как говорится, труд может превратить обезьяну в человека, а
богатство – наоборот.
Дама перевела дух.
– Ну вот, – проворковала она. – Я пытаюсь сделать из его дочки
и ее подружки невинную жертву тех, кто обманом вывозит русских красавиц в
Арабистан и Турцию, на потеху всяким черномазым развратникам. Выпросила
разрешения повидаться с раненым. Поговорить с ним, выяснить, как настроен…
Приехала в эту богом забытую больничку, нанюхалась жутких вонизмов типа тушеной
капусты и жареной тухлой рыбы… есть, есть вечные ценности, можешь мне поверить!
– вошла в палату на шестнадцать человек…
– На шестнадцать?! – в ужасе вскричал Бергер. – Быть того не
может!
– Ну на восемь, какая разница? – Он просто-таки услышал ,
как его приятельница дернула плечиком. – Вот уж где мизерабли в полном смысле
слова! И вдруг я вижу среди них знакомое лицо…
– Того самого парня? – суховато осведомился Бергер. –
Значит, ты с ним знакома?
– Скажем так – я знаю, кто он и как его зовут, –
дипломатично ответила дама. – У меня есть одна приятельница – местная
знаменитость, детективы кропает, в Москве издается напропалую, – и ей для
правды жизни нужно было побывать в ночном клубе. Сама она дама скромная, чего
по ее писаниям никогда не скажешь, одна идти постеснялась, потащила меня с
собой. Пошли мы в «Барбарис» – прелестное местечко, скажу я тебе! – и увидела я
там распрекрасное танцевальное шоу. Особенно хорош был солист. Без преувеличения
скажу – все дамы на него запали с первого взгляда, очень красивый, ну правда,
очень. И вообрази – именно его я вижу в этой безумной больничке! Худой,
бледный, под глазами чернота, а глазищи у него и без того черные-пречерные…
В голосе дамы зазвучали мечтательные нотки, но она тотчас
вернулась к деловому тону:
