– Я поговорила с тем раненым торговцем женской плотью,
выяснила для себя, что хотела. Пока он, конечно, скрежещет зубами и требует
самое малое четвертовать бедных шлюшек, но ладно, еще не вечер, у него и у
самого рыльце в большо-ом пушку! Подделка документов, и пистолет его.
Как-нибудь поладим, думаю, папа-коммуняка нажмет небось на все педали! Ну вот…
Все время, пока я пробыла в палате, моя персона возбуждала живейший интерес
аборигенов. Всех, кроме моего черноглазого знакомца! Он лежал, отвернувшись к
стене, согнувшись – словом, завязавшись тугим узлом. Потом, когда я уходила,
двое самых галантных палатников вызвались меня проводить. В благодарность я их
угостила сигаретками и вскользь спросила, что-де за парень у окошка в комок
сжимается. Тут-то они и поведали мне историю его приключений. А еще сказали,
что у парня полная потеря памяти, ни имени, ни адреса домашнего не помнит. Но
это, по их мнению, туфта, потому что он при виде каждого нового человека
буквально синеет от страха, а когда пришли из милиции снимать допрос с этого,
простреленного, наш парень, думали, под кровать спрячется. И лекарства, которые
ему дают, все втихую выбрасывает, колоть же себя не дает, якобы боится уколов.
Микстуры тоже не пьет. В этом смысле даже хорошо, что там больница такая
бедная-пребедная, никто никого особо и не лечит, по принципу «здоровый и так
выживет, а больной всяко не жилец». Ребята, мои осведомители, народ тертый,
уверяют, мол, с парнем этим случилось что-то криминальное, а в несознанку он
играет от страха. Я спросила, приходит ли к нему кто-нибудь. Нет, говорят,
никого не было… Само собой, вернувшись домой, я немедленно разузнала, не было
ли среди лиц, объявленных как пропавшие, Кирилла Туманова. Это его так зовут,
нашего красавца, – пояснила дама как бы в скобках, – Кирилл Туманов. Нет, никто
его не ищет. Ну, ты знаешь, я барышня настырная! – Подруга Бергера игриво
хихикнула. – Что я сделала? Я разузнала по справочной телефон этого Кирилла и
позвонила ему домой. Позовите, дескать, к трубочке… И мне отвечает какая-то
вальяжная тетенька, видимо, маманя: а Кирилла нет, он неделю назад в Париж
уехал на три месяца, вернется только в начале декабря. Как тебе это понравится?
– В Пари-иж?! – ошеломленно протянул Бергер, для которого
это слово сверкало и сияло, как башни Изумрудного города – для Элли и ее
друзей. – Ну, это не шуточки. То есть ты ошиблась, я так понимаю? Обозналась?
– Ничего я не обозналась! – обиделась его приятельница. – У
меня зрительная память абсолютная, раз увидела человека – все,
сфотографировала! Это он, Кирилл!
– А ты случайно не позвонила в аэропорт и не разузнала, был
ли среди пассажиров на Париж такой Туманов? – хмуро спросил Бергер.
– Нет, это сделаешь ты, – ответила дама. – Мне фиг кто
скажет, сам понимаешь. В смысле, по телефону. Вот если бы я туда приехала и
начала обольщать направо и налево, тогда конечно! Я бы все узнала, не
сомневайся! Но тащиться за тридевять земель мне совсем неохота, даже ради
прекрасных черных глаз Кирилла. Вот я и решила тебе позвонить и пробудить твое
чувство справедливости – выясни, что произошло. В конце концов, это твоя
работа!
Бергер тяжело вздохнул. О его неприязни к чернооким
смазливым особям мужского пола уже было упомянуто. Вторым раздражителем в
рассказе его приятельницы стало упоминание о ночном клубе «Барбарис». Так уж
вышло, что именно с этим клубом была связана история трагического самоубийства
Риммы Тихоновой, о чем Бергер до сих пор не мог вспоминать спокойно.
Ему очень хотелось сказать: «Я не могу начать работу, пока
меня не попросит об этом сам Туманов. У нас так не принято!» Или, к примеру –
самое простое! – отговориться занятостью. Ведь он и в самом деле был занят! Не
Валентиной Терешковой, понятно, а серьезными делами о подкупленном свидетеле, о
беспредельщике-участковом, о шантажистке, которая не дает отцу видеться с
ребенком, за каждую встречу требует безумных денег, совершенно раздела и разула
мужика, который безумно любит дочку… Да мало ли! Лучше делом Симанычева на
досуге заняться – в порядке, так сказать, умственного тренинга!
И тут он представил себе парня, которого кто-то накачал
водкой и тащит на трамвайные рельсы, хладнокровно обрекая на смерть… Такие
вещи, такие вот подлые инсценировки Бергер ненавидел. Он ведь и сам стал
жертвой подобной инсценировки!
– Да, может, этому твоему Кириллу моя помощь без надобности,
– пробормотал он, хватаясь за последнюю соломинку. – Я, к примеру, приеду, а он
скажет: идите-ка вы, господин следователь… Его право, между прочим!
– Слушай, кстати, а когда ты вообще ко мне в гости придешь?
– внезапно спросила его подруга. – Ты меня бросить решил, что ли?
Бергер на секунду поднес трубку к носу и зачем-то заглянул в
нее. Потом снова осторожно приложил к уху.
– Что? – глупо спросил он. – Но ведь ты сказала… ну, у тебя
полнолуние, то да се…
– Друг мой, – проворковала дама, – что-то я не припомню,
чтобы нам помешало прошлое полнолуние! Да и позапрошлое тоже. В конце концов,
мы люди взрослые, теоретически подкованные… да и практически тоже. Есть многое
на свете, друг Горацио!
Доселе лежавший под одеялом Бергер нервно привстал. Что
характерно, не он один.
– Ну и когда? – выдохнул нетерпеливо.
– А если сейчас? – услышал в ответ такой же вздох – и
откинул одеяло.
Поспешно одеваясь, думал только об одном: какое счастье, что
эта заводная особа живет так близко от него. Перебежишь парк Кулибина – и вот
оно, лучшее в мире времяпрепровождение!
Мелькнула еще мысль о том, что насчет этого Туманова они так
ничего и не решили.
Махнул досадливо рукой. Что тут решать? Ну что тут можно
решать?! Как сказал кто-то очень мудрый, женщина владычит нами, и чрез нее же
погибаем мы!
Из дневника Жизели де Лонгпре, 28 марта 1814 года, Мальмезон
Живем как на вулкане. Говорят, в Италии жители маленьких
городков, расположенных у подножия Везувия, засыпают, не ведая, проснутся ли
утром вновь, или будут погребены под слоем горячей лавы и пепла, как жители
легендарных Геркуланума и Помпеи. Им ничего не остается делать, как вверять себя
Пресвятой Деве. Точно так же и мы ложимся с молитвой – с нею и встаем. Каждый
день тянется невыносимо долго, а между тем месяц пролетел незаметно, словно и
не было его.
Пишу, нанизываю какие-то неважные слова, потому что боюсь
выразить на бумаге самое страшное: путь на Париж открыт войскам союзников. О
нет, наши войска не разбиты наголову. Новое предательство, подобное измене
неаполитанского короля, не воткнуло нож в спину французам. Путь к столице
открыл… сам император.
