Да, похоже, с этим Тумановым (если догадка приятельницы
Бергера верна и в больнице в самом деле находится Кирилл Туманов) ситуация еще
сложнее, чем казалось сначала. Возможно, он каким-то образом посвятил в свои
проблемы рыжего эскулапа. А не исключено, этого и не понадобилось: доктор
Ромулик видел-перевидел здесь, в этом «КПЗ», столько всякого, что ему и
говорить ничего не надо: все сам понимает.
Значит, падающего не толкни? Ну что ж, постараемся…
Дверь скрипнула. Бергер обернулся и посмотрел на
черноволосого и черноглазого человека в кошмарной коричневой пижаме, который
стоял на пороге. Первой мыслью его было, что у его приятельницы явно
извращенный вкус, если этого изможденного, мелово-бледного, с синяками под
глазами парня она сочла красивым. И тут же в черных глазах мелькнул испуг,
Туманов отшатнулся к двери, резко развернулся – бежать. Что-то было в этом его
движении – легком, скользящем, стремительном – очень знакомое… Мелькнуло
воспоминание – и исчезло, потому что парень схватился за дверь и сам задержал
свой порыв к побегу. Бергеру почему-то показалось, что ему стало стыдно
собственной трусости, вот он и замер, и обернулся – с выражением нескрываемой
ненависти на лице.
– А, так вот это кто – независ-симый юрис-ст! – даже не
процедил, а просвистел он сквозь стиснутые зубы. – Поня-атно! Заморочили,
значит, голову доктору. Он человек добрый, всем верит. Независимый юрист,
убиться лопатой! Ну, если вы – независимый юрист, то я – голова профессора
Доуэля.
Он умолк и несколько раз моргнул, как если бы не совсем
понял, что именно сорвалось с языка. Бергер тоже, если честно.
– Значит, все-таки без вас здесь не обошлось… – зло выдохнул
Туманов. – Я так и думал с самого начала, что это вы всю кашу заварили! Только
при чем тут аэропорт, я не пойму? Чем вам тот мужик не потрафил, которого вы в
парке убили? Что, узнал про ваши взрывоопасные делишки? Ну, ему хорошо, он хоть
что-то успел понять! А я? Вы не верите, но ведь я и в самом деле ничего не
видел, никого… Знаете что, не в службу, а в дружбу! Вы меня все равно убьете,
так скажите хоть, за что, ладно? Последнее желание приговоренного надо
выполнять! Вы вроде на нормального человека похожи, не то что ваш киллер…
Он бессознательно потер свой тощий живот, и Бергер
догадался, что «киллер» бил его по животу. Да, наверное, не только по животу –
об этом нетрудно догадаться. Куда труднее понять, почему Туманов называет
истязавшего его человека «ваш киллер». В смысле – киллер Бергера. И что вообще
означает вся ахинея, которую он только что нес? Может быть, после избиений у
него крышняк съехал? Такое бывает, но вот какая штука – в глазах парня нет ни
признака безумия или истерии. У него взгляд загнанного зверя, это да, вконец
замученного человека, но признака безумия Бергер не видел. И страха – тоже.
А между тем его приятельница говорила, что Туманов очень
напуган. Ну что ж, это бывает. Дрожал, дрожал человек от неизвестности, а как
встал лицом к лицу с тем, в ком видит врага, тут же и отринул свой страх, и
презрел себя за него, и решил умереть красиво и с достоинством. Вот ведь даже
называет Бергера, которого ненавидит до скрежета зубовного, на «вы». А ведь это
признак сильного характера, примета человека, который за свое достоинство готов
постоять!
Ладно, все это хорошо и замечательно. Но все-таки почему
именно в Бергере Туманов видит своего палача?! Может, с кем-то путает?
Вот оно, объяснение этим странностям: Туманов принял его за
другого. А на самом деле они ведь никогда не встречались. Или встречались? И
опять мелькнуло смутное воспоминание – и исчезло.
Неужели все-таки виделись?
Ладно, это потом. Сейчас главное – успокоить этого
героического бедолагу. Он настолько измучен, что его сил надолго не хватит.
– Слушайте, сядьте, а? – негромко попросил Бергер. – Давайте
поиграем?
Туманов уставился на него так, что его огромные, ввалившиеся
глаза, казалось, стали еще больше.
Бергер спохватился, что парень воспринял эти слова за
издевку, и поспешил пояснить:
– Я вижу, что тратить время на биение себя в грудь и крики:
«Я хороший, я и в самом деле независимый юрист!» – бессмысленно. Потому что я
не пойму, в чем должен оправдываться. Поэтому есть такое предложение: поиграть
в доверие. Вы поверите, что я именно тот, за кого себя выдаю, а главное, что
нет у меня никаких киллеров и вашей крови я не жажду. Ну а я поверю всему, что
вы мне расскажете. Что захотите рассказать, – уточнил он. – Садитесь,
пожалуйста, садитесь.
Туманов не сел, а рухнул на стул. Глаза его как впились в
лицо Бергера, так и не отрывались от него, и тот с трудом удерживал желание
провести рукой по лбу и щекам, чтобы «смахнуть» этот напряженный взгляд.
– Ловите, да? – пробормотал Туманов. – Хотите выяснить, что
я все-таки знаю? Разумно, хотя и запоздало. Ну, может, хоть теперь поймете, что
совершенно ничего. Что зря напустили на меня этого вашего…
Теперь он безотчетным движением прижал руку к лицу. Значит,
его и по лицу били. Ну да, нос распухший и щека желто-синеватая, еще не все
побои сошли.
Бергер с нескрываемым сочувствием рассматривал синяк. И
вдруг, словно эхо, в его голове отдались три слова – только три слова из тех,
что недавно произнес Туманов.
«В парке убили», – сказал Туманов.
«В парке убили…»
– Ага, – воскликнул Бергер. – Так вот где я вас видел!
Вспомнил наконец!
Из дневника Жизель де Лонгпре, 31 марта 1814 года, Мальмезон
Итак, это свершилось…
Мы ожидали этого – и боялись, что русские захотят скорой
победы. Но бог заступился за нас. Этого не произошло!
С нашей стороны выслали парламентера. Пушки замолчали.
Наступившая тишина была как вздох облегчения…
Все произошло только вчера, а сегодня, чудилось, весь Париж
двинулся на бульвары, где надлежало проходить союзным войскам.
Мадам хотела получить известия из первых рук. Нам с Моршаном
было приказано одеться попроще и смешаться с толпой. Чуть свет мы выехали в
Париж, не желая хоть что-то пропустить из феерического и пугающего зрелища,
которое ждало нас.
