Мон Дье! Что же мы увидели! Балконы, окна террас были
заполнены зрителями; все парижские жители нетерпеливо ожидали вступления
иностранного войска, как если бы это были не захватчики, а освободители. Только
тут я поняла, как обособленно мы живем в Мальмезоне, как далека жизнь нашей
крохотной колонии от подлинной жизни страны. Вроде бы до нас доходят
многочисленные слухи, Моршан беспрестанно курсирует между Мальмезоном и
Парижем, мы читаем последние газеты, и даже сам князь Беневентский пытается
держать нас в курсе всех последних событий. Но вот именно – событий, а не
настроений! И только сейчас я впервые понимаю, что падение Наполеона – для
Парижа вовсе не такая трагедия, как для Мальмезона и некоторых обитателей
Тюильри. О, сколь непостоянна народная любовь! Они забыли прежнего кумира – они
сияют улыбками навстречу северным варварам!..
Справедливости ради следует сказать, что пока завоеватели
ведут себя как цивилизованные люди. Вот что мне удалось узнать, стоя в толпе.
На ранней заре русская конница, предводительствуемая великим
князем Константином Павловичем, и гвардии союзных держав построились в колонны
по дороге к Парижу. Русский император со своим штабом отправился в Панкенсо,
куда прибыл и король прусский со своей свитой. Здесь победителей ожидали
префекты парижских округов. Царь Александр обратился к ним с речью:
– Ни Франции, ни французам не воздам злом за зло. Один
Наполеон мне враг…
Право, слова, достойные просвещенного государя! Сказать,
впрочем, можно все. Посмотрим, как-то он подтвердит их делом!
Но продолжаю описывать сей невероятный, достопамятный день.
Оба государя, Александр и Вильгельм, в сопровождении князей
и своих полководцев направились через парижские заставы к предместью
Сен-Мартен. Казаки и гвардия возглавляли шествие. Граф Ларошфуко прибыл к
союзным государям с белым бантом, предлагая себя в проводники русскому
императору.
Около полудня все войска – конница и пехота, – отличавшиеся
превосходной выправкой, предшествующие императорским свитам, вступили в город
под звуки труб и военной музыки. При прохождении через предместья от
чрезмерного стечения народа воинское шествие надолго замедлилось: казалось, в
сем месте соединился весь Париж; никак нельзя было двинуться. Только в час дня
союзное войско появилось на бульваре Пуссоньер.
Не стоит объяснять, что я смотрела на них без симпатии.
Однако… не могла не проникнуться парадоксальностью момента! Парижские жители
созерцали зрелище, которое долго еще не забудется в мире: они видели блестящую
армию среди горожан, ничем не обеспокоенных; видели неприятельское войско,
принятое как войско, возвратившееся в свое Отечество.
Боже мой, как приветствовал их народ! Все махал руками,
кивал головами, все кричал:
– Да здравствует Александр, да здравствуют русские!
– Да здравствует Вильгельм! Да здравствует император
Австрии!
– Да здравствует Людовик, да здравствует король!
Ага… это роялисты. Невольно оглядываюсь, словно ожидая
увидеть главного выразителя их чаяний – князя Беневентского, – но не вижу его.
Теперь нет смысла скрывать свои пристрастия, но, пожалуй, он счел ниже своего
достоинства смешаться с народом. Затаился в доме, словно старый, хитрый лис в
норе…
О господи, как же они орут! Прямо с ума сошли от этих
русских!
– Покажите нам прекрасного, великодушного Александра! –
кричали красивые женщины, цепляясь за упряжь офицерских коней, так что один из
молодых воинов принужден был приостановиться, чтобы ответить учтиво:
– Сударыни, вон он, в зеленом мундире, рядом с прусским
королем.
У него прекрасная французская речь! Недаром дама восхищена:
– Но, сударь, вас можно принять и за француза.
– Много чести, мадам. Я этого не стою, – улыбнулся русский,
но дама снова во все горло закричала:
– Да здравствует Александр! Да здравствуют русские, герои
севера!
Тем временем царь остановился у Елисейских Полей, и
Триумфальная арка, этот символ славы Бонапарта, смиренно изготовилась принять
его.
О, какое счастье, что здесь нет Мадам! Не стану рассказывать
ей о том, как победители стояли у Триумфальной арки, как волны народные
трепетали, колыхались, бились вокруг русского императора. Он более всех из
государей союзных держав привлекал восторженное внимание. И стар, и млад, и
простолюдин, и первостепенный парижский житель – всяк норовил схватить царя за
руку, за колени, за одежду, хотя бы за стремя, чтобы снова и снова воскликнуть:
– Да здравствует Александр, долой тирана! Да здравствуют
наши избавители!
Впрочем, я слышу вокруг не только здравицы, но и всякие
благоглупости:
– Посторонитесь, господа, артиллерия! Какие длинные пушки,
длиннее наших!
– Какая большая лошадь! Степная, верно!
– Посмотри, у него кольцо на руке. Верно, и в России носят
кольца.
– Отчего у вас белокурые волосы, господин офицер? Отчего они
длинны? В Париже их носят короче. Великий артист, парикмахер Дюлон, острижет
вас по моде.
Наконец мы с Моршаном понимаем, что все – мы пресыщены этим
зрелищем! Пора уходить. Пора возвращаться.
Сил у меня нет совсем, до кареты Моршан то ведет меня под
руку, а то несет. И как подумаю, что это еще предстоит описать Мадам, снова
пережить триумф русских и унижение Франции…
Катерина Дворецкая, 15 октября 200… года, Париж
У меня не сестра, а чистое золото. Я имею в виду младшую
сестру, конечно. Маришку. Она мигом поняла, что со мной что-то неладно, а
потому положила в колыбель очень кстати уснувшую Лизоньку, набросила плащик и
сама сбегала и в булочную, и во «Франпри»! Принесла не один «Браунис», а три.
Сегодня на обед, сегодня на ужин и завтра на обед. Поскольку сладкое – лучший
транквилизатор.
