И вот уже определен день визита. О, какое было удовольствие
– одевать в этот день Мадам! Мы хотели выбрать из ее многочисленных туалетов
что-нибудь особенное. И обе вспомнили знаменитое платье, все покрытое тысячами
лепестков роз – настоящих, живых, благоухающих! Да, императрица Жозефина
воистину затмевала в нем своих придворных дам. Конечно, двигаться в этом платье
нужно было с осторожностью, а сидеть и вовсе невозможно, однако выглядела в нем
Мадам обворожительно…
– Фиалки! – воскликнула тут Мадам. – Как раньше, как и
всегда – фиалки! Белое платье – и гирлянда из фиалок на голову. И, конечно,
несколько букетов на груди!
Все-таки вкус Мадам безупречен. И она как никто не просто
знает мужчин – она предчувствует их! С помощью этих фиалок она когда-то пленила
Наполеона. Аромат этих цветов стал неотделим от ее облика. Весной для нее не
было большей радости, чем получить эти цветы в подарок. А как она страдала
оттого, что в ее роскошной оранжерее, где распускались самые диковинные, самые
экзотические цветы, никак не хотели приживаться фиалки!
Бонапарт знал о ее пристрастии к этим цветам. Он любил
осыпать фиалками ее постель, ее тело…
Ах, все это в прошлом. Я же пишу о настоящем.
Итак, Мадам не ошиблась в своем выборе! Надо было лицезреть
лицо Александра, когда он увидел эту роскошную фигуру, подчеркнутую легким
газовым платьем, окруженную благоуханием фиалок, словно облаком… А ведь и
первая, и вторая молодость Мадам уже давно прошли. И иных следов времени не
скроет никакой грим… Однако держу пари – ничего этого русский император не
замечал. Он видел только великолепную женщину, ради любви к которой Наполеон
овладел Францией.
– Прекрасные цветы, мадам! – сказал он, целуя руку госпоже и
не позволяя ей сделать перед ним реверанс. Желая удержать от поклона, он поднял
ее и несколько мгновений держал в своих объятиях. – Прекрасные цветы и
прекрасная дама… Вы и сами похожи на цветок.
– Фиалки – мои любимые цветы, – с ловкостью истинной кокетки
ускользнула от комплимента Жозефина.
– Удивительно, насколько они подходят к вашему облику, – с
ловкостью истинного кавалера настаивал Александр.
Разговор этот может показаться незначащим, если бы мы,
свидетели их встречи, не видели, как пылко переговариваются карие и голубые
глаза!
– Фиалки всегда приносили мне удачу, – улыбнулась Жозефина.
– Они – мой счастливый талисман. Вы, конечно, этого не знаете, но во время
революционного террора я была заключена в тюрьму…
– Я, конечно , это знаю, – мягко перебил ее император. – Вас
арестовали весной 1794 года и поместили в тюрьму Ле-Карм.
– О, это было страшное место! – воскликнула Жозефина, и
озноб воспоминаний пробежал по ее плечам и груди, заставив их маняще
всколыхнуться. – В начале террора в него заключили сто пятьдесят священников –
их растерзали заживо. Все там было, чудилось, пропитано кровью! Призрак близкой
смерти не отступал от нас. Каждое утро тюремщик выкликал имена тех, кому
следовало отправиться в революционный трибунал. Фактически это означало – на
эшафот. Иногда рядом с ним, сосредоточенно держась за полу его мундира, стояла
маленькая девочка – его дочь. Видеть это ангельское дитя в пристанище отчаяния
было страшно – страшнее, быть может, чем услышать свое имя, выкрикнутое ее отцом.
Это были два ангела смерти. Нашей смерти! Однажды пришел черед моего мужа,
Александра Богарнэ. Я была уверена, что завтра пробьет и мой час. И что же
случилось завтра?! Девочка вдруг отошла от отца, подбежала к решетке, за
которой толпились мы, несчастные жертвы, и поманила меня рукой. Я подошла.
Несколько мгновений она с умилением гладила мое платье, повторяя: «Красивая,
какая ты красивая!» – а потом вдруг вынула из-под косыночки букет фиалок и
подала мне.
– Красивая, какая ты красивая… – повторил император, словно
в забытьи, не в силах оторвать глаз от Мадам. Потом, точно спохватившись,
воскликнул: – Какая невероятная история! И что же было дальше?
– Я восприняла этот невинный дар как знак свыше. В моем
сердце ожила надежда. И не зря – мое имя так и не было произнесено ангелом
смерти. А вскоре произошел и переворот 9 термидора, когда якобинцы поднялись
против своих же сообщников и казнили их на тех же эшафотах, где по воле
безумного, кровавого Робеспьера летели в корзины отрубленные головы невинных.
– И тогда фиалка стала вашим любимым цветком? – ласково
улыбнулся император.
– Да, это так. И с тех пор, если мне хотелось подать
какому-нибудь отчаявшемуся знак надежды, я посылала ему фиалки, – ответила
Мадам.
– Расскажите же какой-нибудь случай, – произнес император,
которому, по всему было видно, доставляло несказанное удовольствие не только
смотреть на Мадам, но и слушать ее чувственный, обворожительный голос.
– Вы, конечно, знаете, ваше величество, что несчастный дофин
[15] томился в заключении в Тампле… – начала Жозефина, и в ту минуту князь
Беневентский…
Кстати, я, кажется, забыла упомянуть, что в составе свиты
Александра к нам явился и Талейран. А впрочем, нет, это я неточно выразилась.
Он находился не в составе свиты – он изображал как бы друга дома, который
рекомендует хозяйке своего ближайшего приятеля. В данном случае русского
императора. Этак запросто…
Настолько запросто, что позволил себе перебить хозяйку дома,
когда она беседовала с гостем!
Впрочем, причина выглядела совершенно невинной: вдали на
аллее показалась принцесса Гортензия с детьми, и Талейран обратил на них
всеобщее внимание.
Но как обратил!
– Мадам, я вижу вашу дочь и внуков! – провозгласил он
радостно.
Только та школа, которую прошла Мадам в течение последних
лет, научившись скрывать боль своего надорванного сердца от досужих глаз,
помогла ей не побледнеть от испытанного унижения.
О, я не хочу сказать ничего дурного. Мадам обожает Гортензию
и ее малышей, но услышать такой грубый намек на ее возраст в ту минуту, когда
она чувствует себя всего лишь красивой женщиной, которая общается с
обворожительным мужчиной…
Это было бестактно. Это было жестоко. Более того – это было
рассчитанно бестактно и жестоко!
Взоры всех устремились на прекрасную группу – молодую
женщину с прелестными детьми. Одна я, кажется, уловила мгновенный обмен
взглядами между Жозефиной и князем Беневентским. В его глазах крылась угроза.
Она же смотрела с ненавистью и вызовом.
