О боже мой! Внезапно мне стало понятно все-все. Талейран
ждет не дождется прибытия в Париж графа Прованского – будущего Людовика
Восемнадцатого. И заручился поддержкой русского царя, который считает, что во
Франции необходимо восстановить рухнувший трон Бурбонов. Жозефина тоже за
восстановление королевской власти. Я помню, немедленно после переворота,
сделавшего Наполеона первым консулом, когда стало известно о ее сочувствии
жертвам террора – роялистам, она и ее супруг получили письма от графа
Прованского, который в то время нашел убежище в Польше. У Жозефины он просил
сочувствия к его замыслу: уговорить Наполеона использовать «свою победоносную
шпагу» для возвращения Бурбонов на трон. Бонапарт, как я отлично помню, только
рассмеялся, а графу Прованскому написал, что совершил переворот в своих, а
ничьих иных интересах. Также он писал, что народ не готов к реставрации
монархии, и, чтобы вернуться на трон, графу Прованскому снова придется залить Францию
кровью. Однако Жозефина и Гортензия не унимались, снова и снова просили его
подумать о восстановлении на троне Бурбона. У нее были свои причины настаивать.
Бедняжка не хотела, чтобы ее муж сделался императором: ведь ему пришлось бы
позаботиться о продолжении династии. А Мадам не способна была родить ему
ребенка. Значит, предстоял бы развод… Она точно провидела свое будущее!
Но речь сейчас не об этом. А только лишь о том, что Мадам,
убежденная роялистка, как и Талейран, желала бы видеть на престоле Франции
Бурбона. Но только не графа Прованского, а…
Умолкаю. Умолкаю!
Катерина Дворецкая, 16—17 октября 200… года, Париж
– Эль дор? – слышу я робкий шепот и бросаю косой взгляд на
притихшую Лизоньку.
Глаза закрыты, дышит ровно-ровно, тихо-тихо.
Эль дор. Она спит…
Киваю, кладу малышку в колыбельку и делаю знак рукой.
Полоска света, пробивающаяся из ванной, становится чуть шире, дверь
приоткрывается, и в комнату проникает человек. Высоко поднимая ноги, он
прокрадывается к окну. Паркетины поскрипывают под ногами: тише, громче, тише… о
боже! Оглушительно!
– Эль нэ дор па! – шепотом восклицаю я, потому что Лизок
открывает глаза. – Она не спит!
Человек замирает на одной ноге.
– Ладно уж, – бормочу я. – Идите. Все равно разбудили, что
уж теперь…
Он опрометью бросается к окну, причем паркетины скрипят так,
что, наверное, проснулись жильцы не только третьего, но и второго этажа.
Удивительно, что Маришка не слышит. А впрочем, нас разделяют три комнаты,
ванная и коридор. Так что спокойный сон моей сестре гарантирован.
Вся эта суматоха происходит оттого, что бедная Маришка никак
не может очухаться после экзаменов. Вот уже второй вечер она обещает заступить
на ночное дежурство – только сначала поспит «пару часиков»! И не размыкает глаз
до утра, более того, кажется, даже спит на одном боку, недвижимо. А у меня не
хватает жестокосердия пойти и разбудить ее, попросив себе «выходную ночь». А
может быть, все дело в том, что мне безумно нравится возиться с Лизочкой. Даже
когда она орет. Даже когда эль нэ дор па…
Однако нынче ночью одиночество и спокойствие мне было просто
необходимы. Потому что ко мне пришел Бертран…
Пусть стыдно будет тому, кто подумает о нас плохо! Мне
сейчас совершенно не до того, чтобы заводить интрижки. К тому же я люблю
Кирилла, я люблю только его, и даже если он ко мне равнодушен, даже если он
знать не знает о моем существовании, все равно – мне нужен только он. Дело не в
шурах-мурах, а в спасении моей жизни. И жизни моей семьи, что самое главное!
Только ради них я решилась на этот кошмарный шаг – в три часа ночи впустить в
мою комнату постороннего мужчину. Пусть даже и частного детектива!
Впрочем, все по порядку.
Отмывшись от ненавистной косметики и надев привычную одежку,
я вернулась в домик со стеклянным лифтом и, как ни была взволнована, не могла
удержаться от восхищения, снова и снова глядя на сверкающие, тугие, зеленые
листья магнолий среди червонного золота кленов, на крыши-орга́ны, на
лепнину стен. Вот бы оказаться в этом лифте рядом с Кириллом! Целоваться с ним,
вздымаясь над этой красотой, возносясь к небесам, к небесному блаженству…
Ой, с ума сойти! Целоваться с Кириллом! С человеком, который
не подозревает о моем существовании! Я, с моей патологической робостью, мечтаю
быть рядом с этим общепризнанным Казановой! Да если бы вдруг мы встретились,
случайно столкнулись лицом к лицу, я бы напустила на себя таку-ую холодность! Я
бы сделала вид, что он вообще никто для меня, совершенно неинтересный человек.
Я бы ни за что не открылась ему – первая. Вот если бы так случилось, что он сам
ощутил ко мне интерес, влечение, желание…
Господи, как я люблю его! Я его хочу, хочу, хочу!..
Немедленно мне стало стыдно. Бертран там, очень может быть,
истекает кровью, а я тут предаюсь мечтам, достойным развратницы Арины!..
Дверь распахнулась, чудилось, еще прежде, чем раздался
звонок. Бертран – целый и невредимый! – так и вцепился в меня:
– Сумасшедшая! Почему вы убежали? Что, немедленно захотелось
умыться? Но у меня тоже есть ванная!
Ужасно, когда мужчина так проницателен. Проницателен и
бестактен, сказала бы я.
Высвобождаюсь из его рук:
– Не в этом дело. Я должна была увидеть Бонифаса Зисела.
Увидеть его лицо. Поэтому убежала черным ходом и проследила за ним на улице.
Зато теперь я знаю о нем все.
– Все?! – таращит глаза Бертран.
– Да! Вы были правы – он изменял внешность. На самом деле он
выглядит иначе: худой, в очках, на голове – лысинка.
– А имя? Каково его настоящее имя?
Я запинаюсь. Как его имя?!
– Имени не знаю. Зато мне известно, где он работает. В СА
«Кураж»! На четвертом этаже. Номер кабинета не скажу, но в этой комнате
одиннадцать компьютеров. У них разноцветные заставки: шесть желтых, две
красные, две синие и одна зеленая…
Бертран бледнеет.
– Это непостижимо уму, – бормочет он. – Ведь я точно знаю,
что вы оставались на улице и не заходили в «Кураж».
Такая догадливость непостижима и моему уму.
