Ну, и что теперь делать? Сразу признаться, что
местонахождение Кирилла Туманова ему отлично известно, или для вида немножко
поковырять землю? Побегать кругами, как носился добродушный Финт по парку
Кулибина, принося то смятый конверт, то раскисшую газету, то еще какую-то гадость,
пока вдруг не наткнулся на барсетку? Вот и Бергер – пошустрит немного,
заработает определенную сумму – и вдруг наткнется на Туманова…
А что? Пострадал Кирилл из-за Малютина? Пострадал. Вот пусть
Виктор Сергеевич и раскошеливается.
Известная доля цинизма всегда была Бергеру свойственна. А
может, это заговорила в нем пресловутая немецкая практичность?
С другой стороны, пока говорить о Кирилле не стоит. Надо
встретиться с ним и еще раз побеседовать. Разобраться в некоторых странностях.
Почему Малютин уверяет, что никакого телефона в сумке той женщины не нашли?
Кто-то врет. Или Малютин, или Кирилл. И Бергеру еще
предстоит выяснить, кто именно!
В эту минуту распахнулась дверь, и на пороге возник
широкоплечий белобрысый и голубоглазый охранник.
– Сергеич, – начал он без предисловий, – так даешь ты мне на
завтра отгул или нет?
– Костин, выйди за дверь, – досадливо сморщился Малютин. –
Не мешай.
Бергер едва скрыл улыбку. Рассказывая о своих злоключениях,
Кирилл описал этого увальня довольно точно, особенно его манеру чуть что –
вспыхивать кумачом. Вот и сейчас Костин мгновенно залился ярким румянцем.
– Сергеич, ты чего меня гонишь? – спросил он сердито. – Я за
тобой со вчерашнего дня хвостом хожу. Ну пойми ты: у другана свадьба, я
свидетель, мне этот отгул положен? Положен. Ты разрешил? Разрешил! А теперь
вдруг начал резину тянуть. Не могу я ждать. Мне надо Ваське позвонить и
сказать, буду я у него с утра с машиной или пускай Кольку приглашает.
– Вот и позвони своему Ваське, вот и скажи, пусть приглашает
Кольку, или Тольку, или черта с рогами! – порохом вспыхнул Малютин. – Какие
тебе, на хрен, отгулы, у нас половина народу на больничных из-за этого поганого
гриппа.
– Ага, мне так нельзя, – совершенно по-детски заныл Костин.
– Грипп, грипп! А как этот вон эпилептик, – он так резко ткнул пальцем в
сторону Шурика, что тот влип в спинку стула, – ногами подрыгал три минуты – ему
сразу чуть не неделю отгулов отвалили. Подумаешь, беда какая! Повалялся, а
потом был как огурчик! И отгулы получил! И ничего, что в багажном тоже народ на
больничных! Скажи мне, почему в багажном своих людей жалеют, а ты к нам
задницей поворачиваешься, а, Сергеич?!
– Бери свой отгул! – рявкнул Малютин. – Подавись им! А
теперь проваливай, и чтоб я тебя больше не видел!
– Ага! – радостно заорал Костин. – Все-таки ты человек,
Сергеич! Человек!
И его не стало в кабинете.
– Сотруднички… – пробормотал Малютин, низко нагнувшись над
столом и сильно потирая сзади шею, как если бы его внезапно скрутил хондроз. –
Дал же бог…
Кича тоже согнулся – копия Виктор Сергеевич! – и точно так
же потирал шею. Один только Бергер сидел, откинувшись на спинку стула, и
медленно переводил взгляд с Малютина на Шурика.
Забавно… что и говорить, забавно! Охранник откровенно хамит
начальнику, а тот, несмотря на свою внешнюю крутизну, не посылает его как
минимум в те невозвратные края, куда Макар телят не гонял, а мгновенно ломается
и делает все, чего от него хочет нахал. Причем причиной этого слома, совершенно
очевидно, послужило упоминание об эпилептическом припадке, который случился у
Шурика…
А не много ли эпилептиков для одного отдельно взятого
аэропорта? Учитывая, что эпилепсия, она же, падучая, она же черная немочь, –
весьма редкая болезнь? И все же Бергеру известны уже двое ее носителей. Номер
раз – тот человек, который (по словам Кирилла) подложил в сумку неведомой
женщины телефон (необнаруженный, по словам Малютина). Номер два – хозяин Финта.
Или… или это все же был один и тот же человек?
Ого, как все повернулось! Ведь если именно Шурика скрутил
тот припадок, значит, Малютин врет Бергеру практически с первого до последнего
слова. Со многими вытекающими отсюда последствиями…
В самом деле – а не прав ли Кирилл со своей теорией некоего
заговора среди служащих аэропорта? Нет, о местонахождении Туманова надо молчать
мертво, как Кочубей на пытке! Более того – надо и самому уносить отсюда ноги
как можно скорей. Он не трус, однако разумная осторожность ему очень даже
свойственна. Именно поэтому вдруг неуютно стало Бергеру в этом кабинете, откуда
люди прямой наводкой попадают на трамвайные рельсы – практически готовые, так
сказать, к употреблению на том свете!
Но разговор надлежало закончить достойно. Бергер задал еще
пару-тройку необязательных вопросов, подтвердил свою готовность взяться за
поиски Туманова, поглядел на его паспорт, договорился о гонораре, отказался от
аванса – до того дня, когда выдаст первую информацию, – а сам в это время
неприметно разглядывал Шурика.
Хозяин Финта так и пребывал в состоянии крайнего смущения.
Сидел, по-прежнему согнувшись в три погибели, словно боялся посмотреть на
Бергера. Право слово, там, в парке Кулибина, он выглядел не в пример бодрее!
Так и рвался исполнить свой гражданский долг, просто-таки не остановить его
было в описаниях случившегося и той женщины – высокой, полной, с небрежной
прической, – которая стала невольной убийцей Симанычева…
Из дневника Жизели де Лонгпре, 15 апреля 1814 года, Мальмезон
Русский император зачастил к нам. Он одинаково любезен и с
Мадам, и с принцессой Гортензией, прогуливается по аллеям то с той, то с
другой, но я-то вижу: если в Гортензии его восхищает утонченная красота, то к
Мадам влечет другое… Да, моя госпожа не утратила умения возбуждать в мужчинах
истинную страсть. Что и говорить, Гортензия молода: это утро во всей его
прелести и предчувствии яркого дня. Но Мадам… это вечер, вечер, напоенный
запахами цветов и женского тела, манящего обещаниями бурной ночи.
