– В опасные игры играет наш хорек, я это с первой встречи
понял, еще когда он явился ко мне под маской суслика, – усмехается Бертран. –
Поэтому и решил, что мне конец пришел, когда стоял столбом там, за шторой,
прячась от вашей сестры и ожидая, что мне в любую минуту воткнется пуля между
лопатками…
– Что? – тупо спрашиваю я. – Какая пуля? Почему?!
– Да потому, что с помощью моего бинокля я смог прочесть не
только строки на экране компьютера. Фильтры ночного видения позволили мне
разглядеть и человека, который неподвижно сидел в глубине кабинета. Так
неподвижно, что я даже сначала принял его за предмет обстановки. Но это
оказался Фюре, который так и шарил глазами по окнам. Вряд ли он затаился там,
просто желая выведать какие-нибудь альковные тайны жильцов вашего дома. Видимо,
он не доверяет мне и поэтому сам решил проследить за окнами этого здания. Вдруг
да увидит вас и вычислит, какой квартире принадлежит ваше окно! То есть не зря
я запретил вам подходить к окнам! Сделал я это, признаюсь, чисто интуитивно,
просто потому, что некоторые чувства обостряют проницательность, как я вам уже
однажды сказал. Но вот вышло, что угадал…
Он видел, что Фюре прячется в кабинете – может быть, готовый
выстрелить. И если бы этот хорек узнал в окне нанятого им детектива, который
явно его предал и переметнулся на сторону врага… И Бертран стоял там,
освещенный уличным фонарем, каждую минуту готовый быть убитым, стоял, чтобы
спасти меня… нет, вернее, мою репутацию.
Репутацию старой девы?
Мне становится так страшно, как никогда в жизни.
Ведь если бы Фюре выстрелил, то Бертран был бы убит. И
больше никто и никогда не назвал бы меня «бель демуазель». И никто и никогда не
взглянул бы на меня с тем выражением, название которого я забыла, а теперь
вспомнила.
Жалость?! Да нет, при чем тут жалость? Это нежность,
нежность!
Я хватаюсь за Бертрана так же крепко, как он за меня, и хочу
что-то сказать, но не могу – слезы мешают.
Он не утешает меня – тоже молчит. Только смотрит. Смотрит с
тем же выражением, от которого у меня начинают подгибаться колени. Он прижимает
меня к себе крепче и крепче. Почему? А, видимо, понял, что я вот-вот упаду. Ну
да, он же сказал, что некоторые чувства обостряют проницательность… А кстати,
какие это чувства?
Я приоткрываю рот, чтобы спросить, но мне мешают губы
Бертрана.
Александр Бергер, 9 октября 200… года, Нижний Новгород
Бело-розовая подруга Александра Васильевича Бергера обладала
не только утонченным интеллектом и множеством достоинств, в которых воплощалась
ее безусловная женственность. Она имела невероятное количество знакомых среди
городских юристов, и стоило Бергеру обмолвиться, что он хочет встретиться со
следователем, ведущим дело о происшествии в парке Кулибина, но не знает, как
сделать это потактичнее, чтобы не восстановить против себя коллегу, его
приятельница вызвалась помочь. Кстати, давно пора открыть ее имя, тем паче что
никакого секрета в этом нет. Алина – ее звали Алина. Фамилия, честно говоря, не
играет в нашем повествовании никакой роли. Так вот, воздушная Алина
воскликнула:
– Какая это прокуратура, Нижегородского района? Нет проблем!
У меня там подружка работает – мы с ней учились на одном курсе. Таня Пояркова.
Хочешь, я тебя к ней свожу?
– Да я бы не хотел тебя затруднять, – пробормотал Бергер,
слегка ошарашенный такой любезностью. – Может, ты ей позвонишь, а я сам приду?
– Нет уж, лучше я с тобой, – категорично заявила Алина. –
Танечка у нас дама одинокая, ей уж замуж невтерпеж, однако ж, а ты парень
холостой и, что самое главное, мне совсем еще не надоел!
Бергер был глубоко польщен: его подруга не часто делала ему
подобные признания, а если честно, то не делала их никогда. И вот – сподобился
услышать!
Честно говоря, он был заинтригован и представил себе
следователя Пояркову роковой женщиной. Но она оказалась никакая не роковая. В
то же время Татьяна не была и фригидной, бесцветной занудой с больной спиной.
То есть с типичной героиней телесериалов встретиться не удалось. Татьяна
Пояркова была просто-напросто женщина – замотанная жизнью и работой, делающая
свое следовательское дело с той же тщательностью и упорством, с какой бы она
лечила, учила, проектировала дома, продавала телевизоры или итальянскую обувь –
словом, занималась бы любым другим делом, ежели бы не поступила однажды на
юридический факультет ННГУ. Как и Алина, она была лет на шесть старше Бергера,
как и Алина, пыталась казаться моложе – по мере сил и возможностей. У нее были
красивые глаза – увы, окруженные усталыми веками. По отношению к Бергеру она
держалась приветливо, но спокойно, если не сказать равнодушно. Видимо, ее
желание как можно скорей решить свои личные проблемы было добренькой подружкой
весьма преувеличено. А впрочем, не исключено, что она не любила брать чужого.
Знала небось о неформальных отношениях Алины и ее протеже!
Бергер кратко изложил причину своего интереса и еще раз
извинился за то, что суется в чужой монастырь со своим уставом. Татьяна пожала
плечами:
– Так или иначе мне пришлось бы вас самой вызвать. Но,
кажется, дело и впрямь не тянет на преднамеренное убийство. Типичное
аллергическое удушье – это все наши врачи подтвердили. Похоже, этот Кича… – Она
сверилась со своими записями и кивнула: – Да, его фамилия именно Кича…
Показывает все верно. Наверняка Симанычев, который был, как рассказывают,
большим любителем прекрасных дам, начал приставать к своей случайной спутнице –
ну, и она превысила пределы необходимой обороны, даже не сознавая этого.
– А описывал вам Кича эту женщину? Высокую, полную…
– Конечно.
– Пробовали ее поискать среди окружения Симанычева?
Насколько мне известно, он был замешан в нечистых делах по месту службы,
готовился его арест. Может, ему отомстил кто-нибудь, кто вымогал у него взятки?
– робко спросил Бергер, прекрасно знающий, как не любят следователи, когда
непрошеные подсказчики начинают лезть с советами. Кстати, Бергер и сам этого
терпеть не мог.
