У нас столик на двоих, но здесь так тесно, что возникает
ощущение, будто все сидят практически за одним столом, касаясь друг друга
локтями и то и дело натыкаясь ногами на ноги своего визави – это в лучшем
случае. Я, например, уже два раза нечаянно пнула собачку, развалившуюся под
соседним столиком, за что заслужила возмущенный взгляд ее владельца.
Так и хочется сказать – владелицы, потому что это –
мальчик-девочка. Пидермон, как изящно выражаются французы. К этим ошибкам
природы здесь относятся по-разному. Маришкина подружка Вероника, та самая,
которая работает у «Черутти», говорит, что в модельном бизнесе, так же как и в
шоу-бизнесе, пидермонов полно. Пидермоны-мальчики жутко относятся к женщинам,
всячески притесняют их, мерзко хамят, выживают со службы. Упаси бог иметь
боссом пидермона-мальчика, воинствующего женоненавистника! А пидермоны-девочки
– лучшие подружки девушек. Разумеется, до тех пор, пока речь не идет о
соперничестве за конкретного мужчину. Они обожают трепаться о косметике и
всяких тряпках – кстати, Вероника уверяет: у них отличный вкус, есть чему
поучиться. Однако тот «девочка», который сидит наискосок от меня, изысканным
вкусом, боюсь, не отличается. Он жутко нарумянен, гель чуть ли не капает с
волос, сладкий запах его парфюма перебивает даже запах мулей. Одет он, правда,
в брюки и пуловер, но какие это брюки и какой пуловер! Только что кружевных
оборочек на них нет! А повязанная на шейку косыночка в голубеньких
незабудочках?! А изобилие перстней на пальчиках с наманикюренными ноготками? А
стекляшка-«гвоздик» в ушке? Без преувеличения можно сказать, что весь он так и
сверкает, как разгневанный бриллиант (какая жалость, что не я придумала это
убийственное сравнение, а Скотт Фицджеральд!), когда я в очередной раз нервно
дергаю ногой и вхожу в контакт с развалившейся собачонкой! Думаю, если бы не
безусловно мужественная и гетеросексуальная внешность моего спутника, мне бы
плохо пришлось от этой парочки пидермонов!
И поговорить в их присутствии никак не удается. Ни о наших
отношениях, ни о деле.
Кончается все тем, что мы извлекаем из ракушек последние
мули и, отказавшись от десерта, даже не попросив кофе, выскакиваем на улицу.
Почти против двери кинотеатр, на котором фиолетовыми буквами светится название:
«Pigallе». Чуть вдали разливается красное зарево над «Мулен Руж». На углу
сияющая витрина предлагает девушек – мужчинам, юношей – женщинам, а также
однополую любовь – тем и другим. Бертран озирается, и такое впечатление, что до
него только сейчас начинает доходить, куда он меня привел. И вместо того чтобы
фланировать дальше по Пигаль, он резко сворачивает вниз по рю де Марти, которая
ведет прямиком к церкви Нотр-Дам де Лоретт, а там до нашего дома рукой подать.
– Ты узнал что-нибудь? Что? – я сразу перехватываю
инициативу, потому что он пытается обнять меня. – Видел Фюре?
Я рассчитала точно: во всем мире первым делом – самолеты, ну
а девушки, а девушки – потом.
– Целый день провел вне дома, а мобильник нарочно отключил.
Так что если Фюре и приходил за информацией, то меня не застал. Ладно, потом
решу, что с ним делать, – легкомысленно отмахнулся Бертран. – Со списком
работать было гораздо интересней. Я немного ошибся: в нем не только антиквары.
Есть и они, конечно: конкретно те, кто работает одновременно со старинной
мебелью и частной перепиской. Как правило, все эти антиквары продавали или
покупали вещи Вернона, Шемизье и Курбо. Тебе что-нибудь говорят эти фамилии?
– Только о Верноне слышала. Кабинетная мебель начала
позапрошлого века, правда? У моего бо фрэр есть чудное бюро его работы.
Бертран смотрит на меня, чуть нахмурясь:
– А ты не знаешь, оно застраховано?
– Представления не имею, – пожимаю плечами. – А что?
– А то… – Бертран медлит, как бы колеблясь: говорить или
нет. – А то, что параллельно в списке идут фамилии коллекционеров, которые в СА
«Кураж» страховали изделия Вернона, Шемизье и Курбо. Короче, не хочу тебя
пугать, но уже трое антикваров и коллекционеров, не считая известного тебе
Мигеля Бове, покинули этот мир – причем не по своей воле.
– Что?! Ты шутишь?!
– Да разве такими вещами шутят? Одно могу сказать в
утешение: фамилии Мориса я ночью на мониторе Фюре не видел. И слава богу! У
меня такое ощущение, что оказаться в списке Фюре, мягко говоря, вредно для
здоровья!
– Ночью? – тупо повторяю я. – Не видел фамилии? О господи
боже ты мой! Но ведь ночью ты… ты не все время смотрел на монитор!
– Да, – Бертран резко поворачивается и обнимает меня. – Не
все время. Часть его я смотрел на тебя… Послушай, – добавляет он несмело, – я
знаю, что твой бо фрэр вернулся, что к тебе идти невозможно. Но вот же, совсем
рядом, мой дом! Моя квартира! Почему бы нам не зайти туда? Пусть ненадолго. Ну
хотя бы на час!
– Как ты можешь? – бормочу я. – Ты сообщаешь мне такие
кошмарные вещи – и хочешь, чтобы я после этого отправилась к тебе. Я не могу. Я
должна все сказать Морису. Может, он в опасности! Ты сам сказал, что оказаться
в списке Фюре – вредно для здоровья!
Но Мориса в том списке все-таки нет… Так что взрыв моей
тревоги несколько преувеличен. И Бертран это мгновенно просекает.
– Послушай, – спрашивает он с умоляющей интонацией, – что
случилось? Что изменилось с вечера… в смысле, с ночи… в смысле, с тех пор, как
мы расстались?
Я молчу и отвожу глаза. Сказать-то нечего. Разве только
начать объяснять, что для меня значит Кирилл. Но тогда Бертран вправе будет
спросить, почему этот неведомый Кирилл совершенно ничего не значил для меня
ночью?
И это правда! Не значил! Когда я была с Бертраном, я не
думала про Кирилла!
Это открытие заставляет меня споткнуться.
За разговором мы и не заметили, как спустились по рю де
Марти и миновали Нотр-Дам де Лоретт. Париж кажется огромным только туристам. Когда
привыкаешь к нему, понимаешь, что центр относительно невелик. Поэтому, как ни
далеко находится Сакре-Кер от квартала Друо, расстояние между ними можно
преодолеть за десять минут. Особенно если спускаешься с холма, а не
поднимаешься. Подниматься крутовато, но мы с Бертраном шли вниз. И моя улица
Шо-Ша оказалась уже совсем рядом. Она по-прежнему весьма живописно украшена
клочьями газет, черными пакетами с бытовым мусором и заставлена зелеными
контейнерами. Чокнутые мусорщики все еще бастуют!
