– Что любезно дамам с у́тра? Камасутра, Камасутра! –
пробормотала Алина.
– Что? – засмеялась Татьяна.
– Да так, ничего, это я в какой-то книжке вычитала. В
детективном, между прочим, романе, только не помню чьем. Спасибо за
предложение, Танечка, только мне пора ехать. У меня на сегодняшний вечер
грандиозные планы. Так что чаек – в другой раз.
– Ну… ты езжай, если так, – Татьяна вскинула на нее свои,
безусловно, красивые глаза. – А мы с Шуриком попьем чайку, верно? Наверняка нам
найдется о чем поговорить. Возможно, он в этом деле разглядел нечто большее,
чем я. И что-нибудь подскажет мне, наведет на какие-то размышления…
Александр Васильевич Бергер по наивности своей поначалу даже
оглянулся, не сообразив, откуда тут мог оказаться Шурик – в смысле Кича. Потом
сообразил, что Шурик – это он, Бергер. Но дело в том, что это имя он просто
терпеть не мог. Саша – еще куда ни шло. А Шура, Шурик – просто жуть какая-то.
Жмурик, ханурик, мазурик, Шурик… бр-р!
Но называться Шуриком – еще полбеды. Поглядев в
чистые-чистые, совершенно невинные глаза Татьяны, он вдруг смекнул, что
ограничить общение «с Шуриком» чаем и тортиком «Медовый аромат» она явно не
намерена. И дело не только в том, что она не отстанет от Бергера, пока не
вытянет из него до донышка всю информацию и не дознается обо всех его догадках.
Похоже, Алина была права. Похоже, Татьяна оказалась и впрямь роковой женщиной…
Вот попался следователь Бергер! Как бы это выпутаться
половчей, чтобы не обидеть подружку Алины? Как сбежать, не проявив черную
неблагодарность к женщине, которая дала ему столько важной информации?
И тут под его локоть просунулась мягкая, нежная ручка,
обтянутая розово-лиловым шелком и пахнущая «Шанелью номер пять».
– Тань, ты, ради бога, извини, – честно призналась Алина. –
Но мои планы на вечер непосредственно связаны с этим молодым человеком. Так что
«Камасутра» у тебя произойдет, видимо, в другой раз. И… с кем-нибудь другим.
Чао!
Таким образом, без черной неблагодарности все же не
обошлось.
Катерина Дворецкая, 19 октября 200… года, Париж
Я сижу в мансарде, за антикварным бюро, перед антикварным
зеркалом и, косясь то на свое отражение, то на фото Арины, накладываю макияж.
Что-то это занятие начинает входить у меня в привычку! Но Бертран нарочно
просил меня стать совершенно неузнаваемой. Говорили мы об этом ночью – ведь он
не обманул, позвонил, как и обещал.
– Как там? – спросил дрожащим голосом, и я сразу поняла, что
имеется в виду.
– Тихо, – шепотом отвечаю я, потому что бессонная Лиза
только-только начала заводить глазки. – Ни слова не сказали.
– Ладно, если что, сообщи им, что я намерен когда-нибудь
сделать тебя честной женщиной, – усмехается Бертран. – Вот разберемся с этим
делом – и приду с официальным предложением.
– Что?! – в ужасе кричу я, и Лизочек, конечно, немедленно
возбуждается и начинает вторить мне. Кое-как, с пятого на десятое, я сквозь ее
крик разбираю просьбу Бертрана освободиться от домашних дел завтра с
одиннадцати утра до двух часов дня и изменить облик. Зачем, что нам предстоит –
совершенно не понимаю. Но отчего-то не спорю. Отчего? Неужели мне нравится ему
подчиняться? Ну да, ведь я известная мазохистка!
Я почти не спала ночь – правильно тетушка Элинор сказала
когда-то, что у меня позднее зажигание. До меня все доезжает с опозданием, в
том числе и страх.
Смотрела из окна на улицу, которая кишела полицейскими
машинами и самими жандармами, прибывшими на место происшествия как в авто и на
мотоциклах, так и весьма современным способом – на роликовых коньках, – и
думала, думала… Ну и тряслась, конечно!
Я почти убеждена, что Фюре поджидал вчера вечером нас – ну,
меня уж точно! Зачем? Вряд ли собирался тратить слова на разговор со мной.
Подозреваю, что так и не дошла бы вчера до дома, не будь со мной рядом
Бертрана, а главное, не появись столь своевременно эта парочка
дилетантов-мусорщиков. Впрочем, понятно, что они такие же мусорщики, как я –
Жозефина Богарнэ. Да ладно, кто бы они ни были, мы с Бертраном, похоже, обязаны
им жизнью. Но вот какая штука… Вряд ли эти двое в униформе ставили себе именно
такую задачу – спасти нас от Фюре. Тем более что они нас даже и не видели, ведь
мы с Бертраном успели скрыться в подъезде до их появления! И нам крупно
повезло… Ведь эти «волонтеры» совершенно целенаправленно намеревались
прикончить злополучного Бонифаса. И, очевидно, не потерпели бы присутствия
каких-то ненужных свидетелей. А контейнеров, пригодных для хранения мертвых
тел, около подъездов стояло в изобилии…
Боже мой! Чего, каких тайн я невзначай коснулась? Во что,
как принято выражаться, вляпалась? И почему, выбравшись из одной кошмарной
истории – в России, я не нашла ничего лучшего, как ввязаться в другую – на сей
раз в бель Франс?
Руки дрожат так, что я тычу щеточкой для ресниц не в глаз, а
в бровь. Почти по пословице, только наоборот. Отбрасываю щеточку и нервно
стискиваю руки, пытаясь успокоиться. «Я руки ломаю и пальцы разбрасываю,
разломавши…» Совершенно как у Маяковского, которого теперь как-то даже и
цитировать неудобно, а я его все равно люблю. Не это: «Клячу истории загоним!
Левой! Левой! Левой!», а вот это: «…И, задыхаясь, в метелях полуденной пыли,
врывается к богу, боится, что опоздал, плачет, целует ему морщинистую руку,
клянется, что не перенесет эту беззвездную муку, просит, чтобы обязательно была
звезда…»
Господи, что я такое несу?! Нашла время предаваться любви к
поэзии! Руки дрожат все сильней. Чтобы как-то занять их, я хватаюсь за края
бюро работы Луи Поля Вернона. Но это прикосновение меня не успокаивает. Стоит
только вспомнить, что в списке Фюре были владельцы вещей, изготовленных этим
самым Верноном… А вдруг те люди, которые ночью убили Бонифаса, были его
подельниками? Не сошлись в чем-нибудь, прикончили партнера, но продолжают его
дело? И смерть Фюре вовсе не уничтожила проблему, потому что я хотя бы знала
прежнего врага в лицо, а новых – не знаю! Я их просто не разглядела вчера!
Толстый и тонкий – ну что это за приметы?
Я в полной панике. Мои руки так и мечутся туда-сюда. Смотрю
на себя в зеркало, пытаясь внушить: «Спокойно, Катерина! Спокойно!» Однако вижу
там не свое лицо, а близняшку в полной боевой раскраске, и это не прибавляет
мне спокойствия. Скорее наоборот! Как я ненавижу ее! Когда только избавлюсь,
наконец?! С удовольствием свернула бы ей шею! Вот так! Я хватаюсь за ручку
верхнего ящика и поворачиваю ее. Но… не по часовой стрелке, а против. Строго
говоря, ее вообще не следовало бы поворачивать, эту скобку. Нормальные люди
берутся за нее, осторожно тянут – и вытаскивают ящик. Но ведь я сейчас не
вполне нормальна. Да только ли сейчас, если на то пошло?..
