– Костя! Беги! Беги… – услышал он крик и, конечно же, никуда не побежал, а как привязанный пошел вслед за тронувшимся поездом, пока не показалось это уродливое лицо со шрамом.
Человек, оскалившись, высунулся из окна. В руке у него был пистолет, он целился в Костю, а затем выстрелил: «Бах! Бах! Бах!» И тогда Костя действительно испугался и побежал, а потом три дня прятался на полустанке, ожидая возвращения родителей.
Теперь этот человек лежал перед ним и был мертв. Мертвее не бывает. Кровь отлила от лица, оно сделалось белым как мел и безразличным ко всем деревенским страстям. Однако шрам, проходивший через левое веко, оставил глаз открытым, и от этого казалось, что мертвец подглядывает за ними. Добить бы его надо на всякий случай, подумал Костя, чтобы наверняка, чтобы не проснулся, а подох окончательно и бесповоротно, да как-то глупо при всех, скажут потом, что я псих, или засмеют, чего доброго. И не добил, застеснялся Чебота и Дрюнделя – в общем, оплошал без меры, о чем потом долго сожалел. Хотя если бы добил, то ничего последующего не случилось бы и не развилось в длинную-длинную историю.
– Слышь, – сказал Чебот, – говорят, охотник к нам забрел и рассказывал, что эти самые кайманы, – он кивнул на мертвеца, – на Большой земле власть большую имеют.
– Может быть, – сказал Костя. – Я не знаю. Сейчас «время-марь», все может быть. Нам-то все равно, мы на отшибе живем.
– Оно-то так, конечно, – согласился Чебот и вдруг заорал на Дрюнделя: – Ну что ты стоишь? Давай! – И схватил мертвяка за руку.
Костя – за другую. Рука было негнущаяся, как деревяшка. Дрюндель неуклюже пристроился к ногам. Мертвяк оказался очень тяжелым. Они втроем только с третьей попытки перевалили его в телегу.
– Ну вот так-то лучше! – подмигнул Косте Чебот, отряхивая руки.
Костя сел в телегу так, чтобы не видеть лица убитого. Пока они ехали назад, ноги десантника в высоких армейских берцах шевелились, и Косте казалось, что тот оживает. Несколько раз он испуганно оборачивался, ловя на себе не менее испуганный взгляд Дрюнделя. Возле дома Зиминой погрузили пулеметчика, которого подстрелил Костя. Самое неприятное заключалось в том, что голова у пулеметчика оказалась вчистую раздавлена колесами бронетранспортера. Чебот велел Дрюнделю взять у Зиминой помойное ведро и соскрести лопатой в него то, что осталось от головы. Нехорошо как-то было оставлять раздавленную голову на земле.
Пару раз Дрюнделя вырвало в то же самое ведро. Они с Чеботом не успели и глазом моргнуть, как он его бросил и побежал по единственной улице деревни, словно трусливый заяц, несмотря на то что Чебот свистел ему вдогонку и обещал при встрече сильно намять бока.
– Что мы, за него должны вкалывать?! – возмущался он и никак не хотел успокаиваться. – Ну попадись ты мне, толстопузый уродец!
Четвертого мертвяка Рябой и деревенские мужики со зла так искалечили, что, когда стали его поднимать, Косте показалось, что у того в ногах и руках по лишнему суставу образовалось. Намаялись они с ним больше, чем со всеми остальными. Костя еще никогда так не уставал. А Чеботу, казалось, хоть бы хны. Он только еще яростней стал поносить Дрюнделя.
Они с трудом скинули мертвяков из телеги на ледник, наивно полагая, что вытаскивать их оттуда будет кто-то другой. В деревне было два общественных ледника, построенных еще в середине прошлого века. Когда-то рыбная артель хранили в них рыбу. Так оно и повелось: при любом строе общественную рыбу в теплое время года хранили в ледниках, лед в которых возобновляли каждую зиму. По весне один из них освободился.
Чебот посмотрел в черную пасть ледника и попросил, с вожделением поглядывая на нож в разгрузке:
– Подари…
– Нельзя, – Костя поморщился, как от зубной боли, – не мое…
– Ну и что?.. – цинично сплюнул Чебот и высморкался, как мужик на сенокосе, а руки вытер о молескиновые штаны. – Скажешь, что потерял…
Его глаза, черные, как зрачок ружья, требовательно уставились на Костю. Может быть, Костя и подарил бы ему этот нож, да не было в тех глазах ни дружбы, ни расположения, а одно желание заполучить нож, пусть даже ценой неприятностей для Кости.
– Я бы сказал, – вздохнул Костя, – но ведь ты знаешь нашего атамана.
– Знаю, – понимающе кивнул Чебот. – Тогда пошли домой, жрать охота.
– Пошли, – согласился Костя и немного погодя спросил, оглянувшись на ледник: – Зачем мы это делаем? Похоронили бы, и все!
– Я сам не очень-то понял, – ответил Чебот. – Возись здесь с ними. Главное, что Рябой сказал: положите на лед, и точка! Ведь ты знаешь его?! – ехидно добавил он, намекая на нож.
Костя сделал вид, что ничего не понял.
– Знаю, – согласился он и подумал, что все равно нож не отдаст, – ему виднее.
На этом и разошлись, каждый в свою сторону, оба перемазались в грязи и крови, и когда Костя явился домой, Ксения Даниловна только всплеснула руками:
– Хорошо хоть отец догадался баньку затопить. Сбрасывай верхнюю одежду и марш мыться.
Костя скинул в угол, подальше от печи, разгрузку, туда же поставил «плазматрон», схватил сменное белье и побежал в баньку на край огорода.
Поперек огорода пролегали мостки, по обе стороны которых росли картошка, лук, в теплице под стеклом ветвились побеги огурца. За огородом тек широкий и глубокий ручей, в котором Костя в детстве ловил пескарей и уклеек. По другую сторону ручья, заросшего стрелолистом и водокрасом, разбегался луг, а уже за лугом начинался Лес предков.
В бане пахло березовыми вениками и влажным воздухом. Костя торопливо разделся, стараясь как можно меньше ступать на мокрые, скользкие половицы, схватил чистую шайку, березовый веник и нырнул в мыльню, ориентируясь на единственное окошко, которое светилось в глубине черного пространства.
Семен Тимофеевич крякнул откуда-то из темноты:
– Дверь-то, дверь-то!..
Костя поплотнее закрыл разбухшую дверь, по низу которой тянуло холодком, и шагнул туда, где должна была быть печь с котлом. Он плеснул в шайку кипятка, разбавил его холодной водой из бочки и пошел туда, где, белея голым телом, мылся отец.
– Ну-ка… – воинственно сказал тот и окатил Костю холодной водой.
Костя взвыл от неожиданности, хотя знал эту дежурную шутку отца, и, счастливо засмеявшись, принялся мыться. Все его горести моментально испарились, и он снова ощутил себя дома, где спокойно и уютно и где можно не бояться, что тебе прострелят голову или сожгут из «плазматрона».
Потом они терли жесткими вихотками друг другу спины, радостно крякали, сменили по три тазика воды и, намывшись, подались в парильню. Отец плеснул на камни. Пар с шипением ударил вверх и мгновенно заполнил крохотное помещение. Еще острее запахло сосновыми досками и распаренными вениками.
– Ну-ка… давай! – Семен Тимофеевич забрался на верхнюю полку, почти под потолок, где невозможно было дышать. – Поддай!
