Хотел Костя ему на всякий случай двинуть слегка по шее, для профилактики, чтобы знал свое место, да передумал: не та ситуация, не ко времени. Потом, решил он, потом, главное, не забыть.
Они побежали вслед за вербовщиком, спина которого мелькала в отдалении, и через несколько шагов нагнали его. Вербовщик был неопределенного возраста, скорее старым, чем молодым, но юрким, как ящерица. Не оглядываясь, он уводил их все дальше и дальше в лабиринт старой канализации. Уже и выстрелы слышались, как глухое эхо, уже и Телепень пришел в себя и больше не ныл, уже и сам Костя почти протрезвел и собрался с мыслями, а они все бежали и бежали в том темпе, который задал вербовщик. Наконец впереди блеснул свет, повеяло прохладой, и они выскочили в овраг, куда сливались нечистоты города. Костя спросил:
– Куда мы… куда мы бежим?
– В Кукковку, – бесстрастно ответил вербовщик.
Тогда Костя остановился так резко, что Чебот больно наступил ему на ногу.
– Мы не хотим идти ни на какой завод! – заявил он и выразительно посмотрел на Чебота, мол, зачем тебе «тулка», если она висит на плече?
Чебот подумал-подумал и снял ее с плеча.
– А я не вербовщик, – оглянулся человек, – я тот, кого ты ищешь. Зовите меня Дядиным. Я северный куратор.
И это уже было, спьяну подумал Костя, северный куратор точно был. Я редко ошибаюсь. Чутье у меня. Помню я этого куратора!
– Святые угодники! – только и произнес Чебот.
– Мать моя женщина! – добавил Телепень.
Глава 6
Тайны войны
– Теперь, когда я старик и знаю, что все в жизни тщетно, я не могу смириться с этой мыслью, и долг перед родиной ждет отмщения. Хорошо, что ты появился, – Дядин выразительно посмотрел на Костю и даже похлопал его по плечу, – через много лет, но и не слишком поздно. В самый раз. – Рука у него оказалась тяжелой и жесткой, как черенок лопаты.
Косте, у которого нещадно болела голова, а в желудке лежал кирпич, было все равно. Он слушал просто из вежливости, мечтал приткнуться в любой угол и уснуть. Мысли путались и давно потеряли четкость, временами казалось, что грезы становятся явью, а явь – грезами, но каждый раз он просыпался и через силу таращился на Дядина. Теперь его проницательные глаза не казались ему такими острыми, как в кабаке. Теперь они ему казались просто светлыми, со стальным оттенком, в котором, однако, таилась непоколебимая воля. Может быть, она свойственна всем взрослым? – думал Костя, я не знаю, и мысль ускользала, как мокрый хвост ужа.
– Почему, Захар Савельевич? – с удивлением спросил он, хотя ему все еще казалось, что это розыгрыш и что Дядин таким хитрым способом хочет завлечь их на свой таинственный завод или на рудник. Но это были всего лишь отголоски его страхов перед новым миром, в который они вошли и которого еще не понимали до конца.
Они сидели где-то на окраине города, в районе, который назывался Кукковкой. Здесь было тихо и сонно, как у них в деревне. Во дворе кудахтали куры, а в хлеву возился поросенок. И пахло совсем как дома, когда мама солила капусту. Сквозь оконце, занавешенное шторой, сочился дневной свет. На огороде в теплице цвели картошка и огурцы. Собака по кличке Тузик лежала перед конурой и отчаянно зевала.
– Потому что если бы ты, например, пришел даже пять лет назад, тебя вычислили бы и убили. Долгие годы кайманы охотились за всеми мальчиками и девочками не старше десяти лет. Похоже, никто из них не выжил. Со временем они успокоились, хотя порой устраивают облавы на подростков. Вам еще повезло, что они искали не вас.
– А кого?.. – спросил Костя, маясь животом.
Ох, как ему не хотелось слушать Дядина, а хотелось заползти в какую-нибудь щель и уснуть минут на шестьсот. Когда же он заметит, что мы смертельно устали? – думал Костя. Когда?! От русской печи исходило тепло, и от этого еще сильнее хотелось спать.
– Людей из «сопротивления», – ответил Дядин, словно нарочно не замечая его состояния. – А если бы ты пришел еще через десять лет, ты бы наверняка не застал меня в живых и отмщение не состоялось бы. Но ты появился в тот самый момент, когда я отчаялся ждать, значит, не все потеряно. – Он улыбнулся, пожалуй, впервые за время их короткого знакомства, и улыбка у него вышла обаятельной и открытой. Лицо сразу же сделалось дружеским и участливым.
Косте почему-то были важны такие знаки, они говорили, что мир не без добрых людей и что жизнь – осмысленная штука, что осмысленной ее делают такие вот люди, которые знают цену этой самой жизни. А еще он подумал, что хочет быть похожим на таких людей, и на Дядина в первую очередь.
Но мысли его текли как фон и не задевали сознания. Чебот, тот вообще то и дело закатывал глаза и кунял носом, а потом вздрагивал, как лошадь, когда на нее садится овод, и встряхивал лохматой головой.
Дядин встал, налил каждому по кружке крепкого-крепкого чаю и добродушно, совсем как Семен Тимофеевич, заметил:
– Кто самогон-то пивом запивает?..
Лицо у него было худое, в складках, как у аскета, и без улыбки сразу становилось угрюмым, если бы не глаза – внимательные и добрые. Длинные седые волосы старили его, а голос был глухим и сиплым.
– Мы… – признался Костя. – Вкусно было…
Порой его тошнило, но он крепился, а еще в животе ворочался кирпич, не говоря уже о том, что во рту был такой привкус, что с души воротило. Дядину, похоже, все равно, может, он специально нас мучает, чтобы неповадно было?
– Теперь сутки будете болеть или двое. Отравились вы.
– Водкой отравиться невозможно, – сообщил Чебот общеизвестную истину.
– Возможно, еще как возможно, – ответил Дядин и покачал головой.
– Мы ж не знали. Я вообще пиво первый раз в жизни пил, – признался Костя.
– А-а-а… – покачал головой Дядин, но больше укорять не стал.
Хуже всех было Чеботу, который, как и пообещал, принял на грудь больше остальных и теперь уже три раза выбегал на улицу освободить желудок. От пары глотков чая он позеленел и снова загремел по лестнице своим сапогами, как доспехами.
– Каждый день я просиживал в кабаке и ждал тебя, – начал Дядин тем тоном, который предшествует долгому рассказу. – Ты пришел ровно черед двенадцать лет. О-хо-хо…
Костя устало прикрыл глаза, но Захар Савельевич смотрел слишком требовательно, чтобы можно было отключиться хотя бы на пару секунд. Приходилось мотать головой и таращиться через силу.
– Почему? – спросил он, не слыша собственного голоса.
– Потому что из тайги должен был прийти юноша, и путь его пролегал именно через этот кабак, – объяснил Дядин. – Больше кабаков в городе нет. Еще я высматривал тебя на базаре, но там я был слишком заметен, пришлось научиться играть на гармошке. Правда, с моим голосом много не попоешь. За мной следили, но у меня было много времени, и они наконец поняли, что я безобиден, как мартовская муха.
