– По-другому я пробовал, не вышло. И на сознательность давил, и на то, что служил с его отцом. Парень – гранит. Или чего-то не понимает, или я дурак?
– А что, не служил?
– Конечно, нет. Откуда? – Петр Сергеевич нехорошо хихикнул, как будто еще раз обманул Костю.
В этот момент Костя не то чтобы разочаровался во всех взрослых мужиках, а понял, что они все такие – хитрые и себе на уме, а еще сплошь алкоголики.
– Скорее всего, он ничего не может вспомнить, – предположил Большаков, – а если и вспоминает, то нам это известно. А Дядина ты узнал?
– Дядина? – переспросил Петр Сергеевич таким тоном, что Костя невольно вздрогнул. – Да, понимаешь, никак не могу вспомнить, где я его видел. Но мужик вроде как дельный, только непонятный.
– Темная лошадка, – согласился с ним Большаков. – Ты давай вспоминай быстрее, кто он такой. Я тоже думаю, что он не тот, за кого себя выдает.
– Все может быть, – вздохнул Петр Сергеевич. – Хотя, может, еще один куратор?
– Откуда? – удивился Большаков с долей ревности. – Откуда?
– Вот это нам и предстоит выяснить.
– А может быть, его сразу того? – предложил Большаков и сделал языком такой щелчок, который, должно быть, означал удар в темечко.
Они помолчали. Где-то в чаще заухал филин, да в куче отбросов зашуршали ежи.
– А если он наш мужик? – настойчиво предположил Петр Сергеевич. – Если действительно северный куратор? Ешкин кот!
– Да-а-а?.. – ехидно вздохнул Большаков. – А кто я тогда такой?
– Ну да… – согласился Петр Сергеевич. – А вдруг их вдоль Мурманской дороги посадили на каждом полустанке? Мы же не знаем всех задумок военных. Может, они все продублировали по десять раз?
– Вот то-то и оно… – в задумчивости произнес Большаков. – С другой стороны, ставки так высоки, что ошибиться нельзя, – добавил он веско.
– Не-е-е-т… – открестился Петр Сергеевич. – Я такой грех на себя взять не могу. Убить человека ни за что ни про что… ешкин кот!
– Что ты, не убивал что ли? А мародеров в сороковые?
– Так то ж мародеры, – пояснил Петр Сергеевич. – Тех положено по уставу к стенке, без суда и следствия. А здесь нормальный мужик, свой, русский. Только не могу, хоть убей, вспомнить, где я его видел.
– Тебе решать, – согласился Большаков. – А повод всегда найдется.
– Давай-ка на всякий случай обговорим тайный план, – предложил Петр Сергеевич, и они, склонившись друг к другу, забубнили что-то чрезвычайно интересное.
Костя невольно сделал шаг вперед, снова заухал филин, ежи завозились пуще прежнего, и луна выглянула из-за облаков. Большаков вдруг высунулся из-за угла, грозно спросил:
– Кто там?!
Ежи затихли, филин бесшумно мелькнул на фоне лимана, а Костя за мгновение до этого успел нырнуть в черный проем сарая. Сердце у него билось, как у заговорщика. Конечно, ему хотелось узнать, о каком таком тайном плане договариваются Большаков и Петр Сергеевич, но еще больше захотелось поговорить с ними, чистосердечно рассказать, что он помнит и Большакова, и форт, на котором находится засекреченный пункт связи. Что еще надо для дела? Но вдруг его пронзила мысль: а вдруг это все специально подстроено? Ну, положим, Большаков действительно северный куратор. Тогда почему Петр Сергеевич в курсе дела, ведь дело-то чрезвычайной государственной важности? О таком не каждый должен знать. Не говоря уже о Дядине, который появился из ниоткуда. Самозванец. А какие речи говорил: о родине, о любви к ней, о том, что за нее надо бороться. Красиво говорил, но оказалось, что зря, раскусил я его. Правда, не до конца, не понял его роли в этом деле. Но то, что он враг, сообразил.
Внезапно вся картинка в отношении Дядина сложилась у него в голове. Как мы вообще доехали до города? – подумал он. А его пропуска? А склад с горючим? А лояльное отношение американцев на обрыве, то бишь на Стене? Казалось бы, чего проще: установить контроль в самом узком месте – и лови кого хочешь. Ленивым быть не надо! Опять же «росомаха», которая стояла наготове столько лет. А гранбот? Чем больше Костя думал об этом, тем понятнее ему становилось, что кто-то из троих работает на пиндосов. Недаром черные вертолеты нас не трогают, думал он, а гранбот и не думал убивать, а всего лишь игрался. Странно все это. Запутался я.
За стеной сарая все еще бубнили, строили коварные планы. Костя бесшумно вернулся в избушку и только успел улечься и накрыться курткой, как вошли Петр Сергеевич и Большаков. Петр Сергеевич наклонился над Костей, понюхал, как собака, и прошептал:
– Не-е-е… спит он, как сурок. Тепло от него идет, значит, не выходил, ешкин кот…
От Петра Сергеевича пахло самогоном и табаком, и Костя едва не рассмеялся.
Петр Сергеевич таким же образом обследовал каждого из спящих и был удовлетворен отрицательным результатом.
– Выходит, мне почудилось, – согласился Большаков, и они с кряхтеньем завалились на свои места, еще некоторое время шептались, а потом уснули.
* * *
Утро выдалось тихим и солнечным. Редкие перистые облака стояли в вышине. Низкие берега залива сливались с водой и казались черточками в белесом пространстве между небом и землей. И там, в этом пространстве, суетливо летали большие и малые чайки, а по берегу вальяжно расхаживали белые лебеди, суетливо бегали кулики, копаясь в песке, гуси уже разбились на пары, собираясь гнездиться, и Большаков погрозил кулаком Чеботу, который снял было с плеча «тулку» и даже прицелился в птиц. Чебот и в деревне бил все, что попадало в его поле зрения. Костя охотиться не любил, жалко ему было местное зверье, которое собиралось в оазисе вокруг деревни. Божьи твари, жалел он их и поэтому выходку Чебота воспринял негативно. Зачем зря убивать? Но Чебот обиделся и в течение всего утра ни с кем не разговаривал, только знай себе крутил своим приплюснутым носом, как заяц, нюхал воздух и был крайне недоволен, что ему не дали поохотиться. В наказание за строптивость Большаков заставил его вычерпывать из баркаса воду. Костя взялся помогать. Телепень, который вчера перебрал, понадеявшись на свои способности хорошо переносить алкоголь, сегодня мучительно страдал, то зеленея, то бледнея, и к работе способен не был. Петр Сергеевич и Дядин тоже, видать, перебрали и «лечились», сидя на прибрежных камнях, потягивая из фляжки самогон и закусывая салом с морским луком.
Пока вычерпали из баркаса воду, пока Большаков возился со свечами двигателя, прошло еще около часа. Вышли, когда уже основательно распогодилось. Перистые облака пропали, вместо них появились белые, веселые, кучевые. Волны стали плоскими, без пены на гребнях. Но как только выскочили за мыс, то появилась и пена, и волны стали повыше, и ветер задул с севера – холодный, пронизывающий, словно острыми иголками. Вот когда Косте пригодилась его «менингитка». Да и куртка, сшитая из добротной шинельной ткани, хорошо защищала от ветра и брызг.
Из-за того что дамбы и дорога над ними были взорваны, Большаков правил восточнее, обходя опасные места с водоворотами. Из-под белой пены торчали остатки бетонных опор, и было видно, как вода бурлит и бьется вокруг камней, словно там плещется рыба.
