Ему вторил Петр Сергеевич:
– Держи подлеца, уйдет! Ешкин кот! – И бросился за Костей, суетливо обегая большие и маленькие камни, не решаясь прыгать через них, чтобы ненароком не расквасить нос.
Костя и сам не знал, зачем и почему побежал в крепость. Разумеется, он понимал, что иначе его сбросят в ее чрево и он погибнет, как неразумный кутенок, однако еще одно непонятное стремление, словно нить Ариадны, указывало ему путь – туда, за распахнутую настежь дверь форта, в его темный, мрачный сумрак, в его казематы, больше похожие на катакомбы, дальше, дальше к подъемному механизму – элеватору снарядов и картузов.
Из центрального помещения, темного, как нутро печи, он сунулся вправо на едва различимый свет, который вывел его в ряд комнат, где, должно быть, когда-то были казармы, через окна которых он увидел мечущихся в панике Большакова и Петра Сергеевича.
– Сбежал, сволочь! Сбежал! Ешкин кот!
В ответ слышались возмущенные голоса Дядина, Чебота и даже Телепня, которого настолько воодушевил смелый поступок Кости, что он ожил и тоже орал как резаный:
– Приемыш, беги!!! Приемыш, спасайся!!!
Костя и побежал по мрачному коридору, потолок которого был оплавлен и усеян сосульками, потом – через кухню с двумя округлыми окнами, выходящими на залив, дальше – через пустые казематы непонятного назначения, где на полу были проложены рельсы, ведущие в низкие арки, и еще дальше, где должен был находиться подъемный механизм, о котором он вспомнил в самый последний момент, утвердившись тем самым в мысли, что он таки запрограммирован вспоминать все шаг за шагом, а не наоборот, как того требовали Большаков, Петр Сергеевич и Дядин.
Большаков, должно быть, несмотря на свои габариты, все же решился проникнуть внутрь форта. Он оказался чрезвычайно резвым, и Костя услышал, как Петр Сергеевич взмолился:
– Да не беги ты так, окаянный!..
А потом Большаков, должно быть, все же врезался или в арку, или в сосульки, потому что заорал благим матом:
– А-а-а! Мать твою перемать!
Больше Костя отвлекаться не стал, хотя и испытал удовольствие от этих криков и с радостью услышал бы их еще раз сто, но вместо этого вынужден был завернуть за угол, где находилась металлическая лестница, ведущая на второй этаж. Он взлетел по ней наверх и оказался рядом с элеватором для снарядов.
– Стой! – гудел неутомимый Большаков, и было слышно, как он в гневе пинает сапожищами кирпичи, попадающиеся ему на пути.
– Стой, подлец! Стой! Ешкин кот! – вторил ему Петр Сергеевич, преисполненный праведного гнева.
Почему Костя повернул ручку элеватора не три и не пять, а ровно четыре с половиной раза, известно одному Богу да еще тем людям, которые его запрограммировали на эти действия. Механизм поддался его усилию, прокрутился со скрипом и натужным вздохом, тележки элеватора с одной стороны зарядной шахты стали подниматься, а с другой – опускаться, и казалось, что древняя крепость ожила и готова стрелять по всем-всем врагам Отечества.
Большаков и Петр Сергеевич, напуганные этим движением, в ярости орали:
– Не трогай! Взорвемся! Ешкин кот!
Но Костя их не слушал. Справа от оконного проема открылась ниша, на ее поверхности зеленым светом засветился контур ладони. Косте только и осталось, что приложить к нему руку.
В этот момент неугомонные Большаков и Петр Сергеевич преодолели крутую лестницу и тоже влетели в зарядное помещение. Большаков едва не дотянулся, чтобы схватить Костю за шиворот, как вдруг раздался страшный скрежещущий звук, и все трое замерли, словно парализованные. Форт вздрогнул от основания до самой крыши, в воздухе повисла пыль, в потолке образовалась огромная трещина, и мелкие камни посыпались на головы. После этого в той стороне, где была прожекторная шахта, раздался еще более ужасный скрежет, словно кто-то царапал железом по стеклу. Загудели странные механизмы, заработали непонятные двигатели, спрятанные в чреве форта. Форт задрожал, будто живой, будто хотел высказать все свои претензии к людям, потревожившим его. Костя на всякий случай еще сильнее вдавил руку в нишу. Большаков и Петр Сергеевич от испуга рухнули на древнюю клепаную кровать, которая стояла в углу помещения. Кровать под их весом прогнулась, оба очутились на полу, но даже не пробовали подняться.
– Что это?! – вскричал Большаков, глядя на Костю с мольбой и страхом.
– Мы больше не будем! – непонятно почему орал Петр Сергеевич, закрыв голову руками.
– Спаси нас! – вторил ему Большаков, бас которого сорвался в фальцет.
– Вы хотели, чтобы была ракета? – невинно и даже чуть ехидно спросил Костя. – Хотели?! Вы ее получили!
Он убрал руку, ниша закрылась, и стена снова стала ровной и гладкой, как хорошо залеченный шрам. Кто бы рассказал, ни за что не поверил бы, подумал Костя, с восторгом рассматривая ее.
Большаков и Петр Сергеевич еще целое мгновение тупо пялились на него, соображая, что к чему, но ничего сообразить так и не смогли.
– Не может быть! – в один голос вскричали они хором. – Мы так не договаривались! Мы боимся!!! У нас поджилки трясутся!!!
Но если в голосе Большакова слышались нотки злобы и отчаяния человека, который дал маху, то Петр Сергеевич, кроме чувства страха, испытывал еще и несказанную радость. Наконец-то свершилось то, к чему он стремился всю жизнь, и теперь пиндосы поплатятся за Третью мировую и за разоренную Россию. «Так им всем!» – сквозь страх читалось у него на лице, глаза у него расширились от восторга. По идее, Большаков тоже должен был радоваться: запустили ракеты и все такое, однако на его огромной физиономии было написано одно огромное разочарование, словно он совершил непростительную ошибку и теперь не знает, что ему делать – убить ли Костю одним махом или подождать еще немного.
Костя оставил их сидящими на полу в сомнениях и муках и выбежал наружу. Телепень, который уже излечился, несся вслед за Дядиным и Чеботом к шахте-башне, восторженно размахивая руками и вопя нечто невразумительное.
Сама башня разительно изменилась. Она стала гораздо шире и мощнее, а главное – выше, словно поднялась на два или три этажа, а из каменной сделалась стальной. По крайней мере, так показалось Косте, потому что поверхность башни сверкала металлическим блеском. А еще над ее верхушкой торчала ракета с носовым оперением.
– Вот это да!!! – восхищенно орали Дядин, Чебот и Телепень и, как малые дети, плясали вокруг башни, поглаживая ее, как любимого коня. – Вот это махина! Вот это монстр!
– А я ведь до конца в тебя не верил, – со счастливым лицом признался Дядин. – Ай да Костя! Ай да сукин сын! Приговорил-таки пиндосов!
Чебот и Телепень – те вообще потеряли дар речи и только и могли, что бестолково орать и прыгать как сумасшедшие. А потом они бросились обниматься с Костей, хотя сам виновник торжества не был уверен, что совершил какой-то подвиг. Что-то ему подсказывало, что не все так просто, что у него еще будет повод к разочарованию, и он не ошибся.
