В Берлине еще нет магазинов и таверны — нерационально: мало людей с деньгами.
Но берлинцы не остались без Центра отдыха. Я говорю «берлинцы», а не «немцы» — уж слишком много национальностей здесь оседает, далеко уже не моноанклав. Хотя слово «немцы», произносимое применительно ко всем жителям Берлина, уже прижилось. А уж на улице и в работе… мешанина языков — немецкие слова сочетаются с русскими и дополняются английскими, куда же от них денешься.
На главной улице горожане организовали вечерний клуб. Не в замке, а в зоне общей доступности. Там можно посидеть после работы за столиками, самостоятельно сварить чай или кофе, потрепать языком, отдохнуть после трудного дня. Заглянули и мы, кофейку мне давно хотелось выпить. Ульф тут же познакомил меня с двумя женщинами, ветеринаром и агротехником, ныне подчиненными нашего главного агронома Зинаиды Тимофеевны. Теперь совместно занимаются сельским хозяйством всего анклава, завтра одна из них уезжает в Россию.
Здесь же самое главное — оливки и свиньи.
В разговоре я в грязь лицом не ударил — просветили уже… Это когда первых телушек получил, все переживал, где нам взять быка, и как мы будем его эпизодически таскать от египтян. Ну что ж, таежному сибиряку такое невежество простительно, у нас в поселке все происходило именно так — просто и натурально. Поэтому мысли о животноводческих банках спермы мне и в голову не приходили. Попробовали — дают Смотрящие, так же, как и свежие яйца птиц. Первую партию подросших поросят скоро повезем в Медовое, следующих — в другой поселок, ветеринар настаивает на этом: отчаянно боится заболеваний и падежа.
Мы же переправили сюда четверых котят, на радость взрослым и детям. Нехватка домашних животных заставляет детвору приручать скворцов, притаскивать из леса черепах. Собак вообще мало. Единственный на весь анклав заводчик-собаковод из последней волны «потеряшек» сразу и безоговорочно зарубил все идеи приручения местных волков. Утверждает, что тема мертворожденная: выводок будет шкодить и драть птицу даже в пятом поколении. Теперь собирается выводить потребную породу сам, из имеющегося собачьего разноклычья.
Птицы у немцев с недавних пор имеется в достатке, корнеплоды в берлинской зоне уже посажены, люди ждут урожая. Посадок зерновых затевать не стали — полосу вдоль реки засадили кукурузой и бахчевыми. Сады в берлинском Посаде хорошие, угробить их зусулы не успели. Ну и маслины, конечно, — итогов первого урожая с огромным нетерпением ждет весь анклав.
Частные огороды тоже в порядке, каждый сантиметр задействован. Хотя в Берлине они еще не «частные». Это у нас по прошествии полугода владения, хороших результатах хозяйствования и при исправно уплаченных налогах хозяин забирает землю в собственность; пока установили норму до десяти соток. У немцев такой привилегии нет, на них положение распространится только после референдума.
В клубе пахнет жареным.
Уютное место. Три масляных светильника на уличной стене.
Наши крыши более технологичны: на каждой стоят антенны, висят панели солнечных батарей, во многих домах имеются свои резервные мини-генераторы, строения Посада соединяют электрокабели подземной гидроэлектростанции замка. Ничего этого здесь еще нет, работать и работать. Но есть другое — признаки и детали уюта при минимализации затрат. Наша художница вообще переселилась сюда — большинство оформительских заказов нынче идет из Берлина.
Клуб находится в конце единственной улицы города: некогда простой амбар с высокой крышей коллективными усилиями был превращен в подобие большой средневековой харчевни с длинными столами. Флюгер на коньке и кованая вывеска с надписью «Ганновер» над двустворчатой дверью украшают здание.
Играет губная гармошка, тихо тренькает гитара. На гитары спрос велик, в «локалках» нашли пять штук, но у меня заказы еще на семь. Ребята из старших классов уже собрали группу, а Сотников все обманывает их, никак не соберется выписать ударную установку.
Я достал записную книжку и написал на первой странице — «уд/уст. „Людвиг“» — надо выполнять, это не мелочи, это признаки нормальной, полноценной жизни сообщества.
Позади здания немцы каждый день на вертелах жарят целую тушу косули или дикого кабанчика. Посетители из числа наиболее опытных следят за температурой жаровни и по очереди крутят вертел. Потом каждый сам отрезает себе потребный кусок. Дичи здесь много, очень много. На том берегу наши охотники работают не глубже полукилометра — дикие, нетронутые места. В этом новом мире, пока во всяком случае, просто невозможно умереть с голоду, белковой пищи переизбыток. Остается вопрос сбалансированности питания, но голод нам не грозит.
Мне вспомнилась история первых наших дней в этом мире, когда нервозность порой была очень высока и мы еще не знали, какие страхи заслуживают большего внимания: не было понимания момента, не было опыта заказов и добычи нужного на месте.
Вокруг развелось неожиданно большое количество убежденных мальтузианцев.
И вот в один прекрасный день, когда на очередном совещании, ближе к вечеру, разговоры о катастрофическом голоде, грозящем вскоре превратить нашу жизнь в нормальный книжный постапокалипсис, меня уже просто достали, я предложил участникам совещания присутствовать при небольшом эксперименте.
Все согласились — куда бы они делись, — еще ничего не понимая.
Я достал из спальни недавно полученный по каналу спиннинг «Шимано», взял пару «кастмастеров», пару серебряных «ложек», глянул на часы: самое время — и пошли мы всей оравой на речку. Все там были — от Зенгер до Бероева.
Пришли к воде. Там я усадил личный состав подальше от берега, чтобы не мельтешили и не шумели, и начал любимое дело.
На подобных реках, где человек практически ничего еще не успел натворить, рыбы не просто много — чудовищно много. Даже на ближних к Енисею безлюдных речках «урожаи» более чем внушительны. Мой личный рекорд на речке в районе Сухой Тунгуски — семнадцать гольцов и тайменей за четыре часа. Мелких я тогда вообще выпускал без взвешивания…
Вскоре рыбалка была в разгаре.
Народ сидел смотрел, а я с наслаждением ловил рыбу — так, что вообще забыл о присутствующих, просто ностальгически балдел. Закат пламенел, Волга притихла, в большой заводи, на слабом течении реки мерцало водное зеркало с кругами играющей на вечернем клеве хищной рыбы, гоняющейся за косяками мелочи.
Тайменей на Волге нет, по крайней мере, никто их ни разу не выловил, нет и привычных мне гольцов Дрягина или арктических. А вот форель тут водится — изумительных размеров и вкусовых свойств.
Остановился я тогда, когда на траве лежали девять голов, каждая рыбина более четырех килограммов, и без весов видно. Солнце уже падало за степь, рыба успокаивалась, уходила в глубины, клев закончился.
— Вот тут лежит пятьдесят кило свежего белка, товарищи зрители! — Я указал кончиком спиннинга на блестящий ряд крупных пятнистых спин. — Высококачественной, деликатесной рыбы! Один человек натаскал их за два часа. На спиннинг и с берега! На троллинг возьму больше и проще, а сетями за вечер один накормлю весь замок. Хотите еды? Идите и возьмите, она тут рядом.
