Жаль, фонарика нет, но зачем он нужен в тундре полярным летом? Красная газовая зажигалка. Барган, он же варган. Это такой маленький музыкальный инструмент из металла, его в зубах зажимают, все слышали столь примечательный звенящий звук. Огниво старинное в мешочке с трутом и кремнем из куска пирита, в Новорыбном выменял, для коллекции. Маленький бутылек с репудином,
[5]
знающие люди еще из старых запасов пользуют, экономно. В сумке — тканевый мешок, в нем хранится моя курительная трубка и воровской такой кисет с «табаком», дикая смесь молдавского самосада и австрийского ароматического, очень забористая и насыщающая. Более трех раз в день я не курю, но при выходе в тундру, по долгим и не очень делам, всегда беру с собой, иначе потери неизбежны, мужики могут и отсыпать, у них сигареты на исходе. Из трех наших активных куряк двое бросают, сами просили — мол, не буди, Федя, лихо, не вводи людей в блуд.
Патронташ на месте, восемь патронов 12-го калибра в одном магазине, дробь-«тройка». А вот «сайга» исчезла в неизвестном направлении. Для начала я ружье и поискал, как же без ружья. Стараясь не отвлекаться на преждевременное разглядывание избы, я тщательно обыскал все в радиусе десяти метров перед собой, не больше. Без всякого напряжения представил себе, как некий Писатель-фантаст — чисто живорез по виду, — гипертрофированно огромный, со свирепым, небритым и усталым от недосыпу лицом, держит меня, маленького, за шкирку над темным и страшным лесом. Еще и рукой покачивает, автор, мать его… — вверх-вниз, вверх-вниз, отчего я, как на резинке, прыгаю в воздухе детской игрушкой. Так вот отчего у меня голова кружится!
Потом бездушно отпускает, я — шмяк на землю, прямо на поляну возле избы в центре.
He-а, дальше десяти метров при таких способах заброса «сайга» никак не отлетит. О том, что вследствие такого обращения садиста-писателя со своим перспективным главным героем должна отлететь и моя незаменимая голова, я как-то не подумал — не захотелось мне такого представлять.
Нет нигде моей «саежки», крякнула и улетела. А точнее, и не прилетала. Если это перенос, то я в этот момент в руках ее не держал — могу я такое предположить? И зачем мне теперь те барнаульские патроны? Припрячем их до поры, хоть подорваться можно будет, если что.
Лады, этот пункт выполнен с отрицательным результатом: оружие не нашлось.
Теперь местность.
После безуспешных поисков утраченного «в полете» «ствола» я терпеливо обошел всю поляну по кругу. Результат примечательный: к таинственной бревенчатой избе не ведет ни одна тропка, тем более — проезжая дорога. Вкруг стоит стеной смешанный лес, девственный подлесок под кронами. Выходит, Писатель меня скинул не на верную погибель, а на заботливо, как ему, идиоту, подумалось, подготовленное место, поначалу запулив сюда избенку, к которой невозможно ни пройти, ни проехать.
Живи, Федя, радуйся! Птички поют, птичек много. Чирикают они мирно, ничем не встревожены. Где-то стучит дятел — приятно сознавать, что ты не один такой. По краю зеленой поляны течет ручеек, небольшой, возле дома тихий. Скинув куртку, я вдоволь напился, вода чистая, холодная. Посидел немного, вслушиваясь в организм, — ничего вроде. В кармане куртки есть несколько конфеток, однако энтузиазма это воспоминание не вызвало: нет аппетита, не отошел еще.
Я немного углубился вслед за игривым потоком в непролазные заросли акации — и вскоре обнаружил, что ручей уже метрах в двадцати от поляны начинает скакать ступенчатыми водопадиками, постепенно сваливаясь куда-то вниз. Значит, я нахожусь на возвышенности. Или же на краю огромного лесного ущелья. Акация, елки-палки! И елки есть, но по виду — ну никак не таежные. Это какая-то очень и очень южная «тайга». Нет, это точно не карагановские штучки и не проявления боковых воздействий гипотетического коктейля «киргизские шишки под абсент».
Все гораздо хуже…
В избе никого нет, я в этом более чем уверен. Недаром же битых двадцать минут лежал и слушал. А вы думали, я только мысленно болтал сам с собой, ничем другим не занимался? Нет, и разглядывал, и прислушивался. Ждал. Там тихо — и я притих. Там звякнет — и мы забегаем. Полезно послушать неизвестное.
Пустой дом.
Изба рублена «в лапу». Сложная и аккуратная работа. «В лапу» углы получаются немного холоднее, чем при рубке «в чашку», но зато их легче обшивать с наружной стороны, а еще менее критична «сбежесть» — диаметральное расхождение бревна между комлем и вершиной. Редкий способ при строительстве лесных изб, чаще всего бревна соединяют с остатком — «в обло», или «в чашку», реже — без остатка, «в лапу». Именно так, «в лапу», рубили свои дома первые русские промысловики Таймыра, почему — исследователи до сих пор спорят. Позже они перешли на «остатний» способ, при угловой рубке «чашкой» вверх бревенчатые дома служат не меньше века, а то и больше. Особенно если сделаны из долговечного дерева, например из лиственницы. Здесь использована не лиственница — не вижу я в округе лиственниц, — елка. Ели на «писательском полигоне» растут солидные, но непривычные. Тоже ничего.
По длинным стенам хижины — по небольшому окошку, в одно бревно высотой, вытянутых. Окна закрыты мутными стеклами. На чердаке видны еще более мелкие слуховые оконца. Труба… Труба высокая, каменная, не наша. Дверь открывается наружу, значит, прочная, медведь не сломит, росомаха не сгрызет. В тайге и тундре сплошь и рядом ставят двери «для свободного доступа», там, где сделать действительно прочную конструкцию не позволяют возможности и обстоятельства. Пусть уж Хозяин зайдет, спокойно проверит, убедится, что ни хрена съедобного тут нет, и спокойно же уйдет, навалив кучу в центре комнаты, но ничего не сломав от нетерпения и злости. Здесь дверь — крепостная, ее и танком не свернешь, металла висит — как на главных воротах цитадели. Что тут… Внешний засов с вынимающейся пластиной, зверь не вытащит, внутрь никак не проникнет, а человеку открыть — раз плюнуть. Засов закрыт.
Я вытащил тяжелую пластину: возьму ее с собой.
Закрыл рукой глаза, с минуту постоял так, на слухе, потом решительно зашел внутрь. Так и есть, пластину можно вставить в аналогичный засов с внутренней стороны.
Запахов нет. Вообще никаких не чувствую, лишь легкая затхлость. Помещение до моего визита определенно не обживалось человеком, я у избы — первый мужчина.
Комната, как и ожидалось, всего одна. В центре — каменный камин с толстой дубовой полкой. Возле камина красуются вполне цивильные каминные причиндалы, больше присущие какому-либо австрийскому или швейцарскому шале, нежели одинокой избе, дьявол знает в какой дыре расположенной. Потолок поддерживают почерневшие от копоти толстые опорные балки. Над столом на длинной цепи, прикрепленной к одной из балок, висит небольшой светильник, старый, похоже, масляный.
Круглое зеркальце со старой амальгамой висит сбоку от двери. Посмотрел на себя. Бледно-голубые глаза, отчего мой взгляд, как считают некоторые, порой безжизнен, с чем я в корне не согласен. По-моему, очень приветливый взгляд. Сейчас слегка растерянный. Длинные светлые волосы, уже спутанные, нужно применять расческу — она лежит в кармане, алюминиевая. Все окружающие меня мужики — частью лысые, частью бритые, остальные коротко стрижены. И поэтому я хожу по миру конкретно волосатый, стадность во мне совершенно не развита. Хотя, если честно, постоянно хочется постричься накоротко, так удобней и проще. Кепки вот нет… Нужна либо повязка, либо бандана, а где взять — пока не придумал.
