– А если она еще раз позвонит? Вдруг на связи будет кто-то
другой, например Черный, и именно он примет звонок? Я сотру запись, а она
ляпнет, что уже звонила и оставляла сообщение… Да Черный нас с тобой сдаст еще
раньше, чем ее голос отзвучит, ты уж мне поверь! И тогда… Ох, втравил ты меня…
Я должен был сразу доложить о нештатной ситуации, а вместо этого отпустил тебя
за Крошкой. Полдня, считай, потеряно!
– Да не ной ты, как баба. Потеряно, потеряно… Сотри
сообщение и не парься.
– Ладно, похоже, другого выхода нет. Но если она опять
вылезет, как чирей на попе, тут уж я тебя сдам, Стас. Точно сдам!
– Не гони пену, Юлий. Давай стирай, стирай запись…
– Сейчас. Погоди, нет, я еще раз прослушаю ее.
«Ваш терминал, который находится на Курском вокзале, не
выдал мне чека на сто рублей, и сообщения о зачислении денег на счет я тоже не
получила, и даже сотрудник ваш, который деньги из терминала изымал, качок в
черной майке, бритый такой, с порезанным ухом, отказался со мной разговаривать
и принимать претензии. Если вы, господа, качаете таким образом деньги из
народа, то это свинство, товарищи! Впрочем, искренне надеюсь, что произошло
случайное недоразумение и скоро я получу сообщение о поступлении денег на мой
счет! Сообщаю мой телефон… Можете позвонить и принести свои извинения!»
– Да ладно тебе ее брюзжанье слушать! А голос, главное,
какой противно-занудный!
– Погоди. Голос противный, что да, то да, но не в голосе
дело. Я все понять не мог, что меня так зацепило. Вот оно! Номер у нее – 8-910…
С 910 начинаются все номера МТС в Нижнем. В Питере 911, в Москве 916… У моего
двоюродного брата номер эмтээсовский. Слушай, а баба-то из Нижнего! Так что ты
был прав: в Москве она была проездом и уже упилила куда-то. Ну что ж, тогда
ситуация облегчается… Погоди, звонит кто-то. Я автоответчик-то включил? Ага…
– Привет, я уже звонила вам сегодня насчет терминала на
Курском вокзале, который не выдал мне чек на сто рублей и не зачислил сумму на
мой счет. Я позвонила около двух часов назад, но ни ответа, ни привета, ни
денег. Вам, может быть, кажется, что сто рублей – ерунда, никакая не сумма?
Конечно. Но тут дело принципа. С меня сто, с другого, третьего, сотого,
тысячного… По зернышку клюете, да? Побирушки и грабители вы, если так. Имейте в
виду, я вам покоя не дам. Я некоторое время в Бургундии пробуду, потом приеду в
Париж через недельку-другую, и из Парижа не поленюсь вам позвонить. И когда в
Россию вернусь —тоже. Так что рекомендую одуматься. Или… или ждите моего
звонка!
Конец августа, Мулян, Бургундия
Здесь очень похоже на рай – если, конечно, в раю бывает
пасмурная погода. Тихо-тихо. Сырой туман висит над землей, воздух напоен
близким дождем, а все равно – так прекрасно вокруг и светло на душе, что, право
же, совершенно неважно, солнце над головой или небо затянуто серой пеленой. Тем
паче что солнца Алёна уже с избытком поднабралась за нынешнее лето, которое в
родимой Нижегородчине выдалось таким жарким, что хоть в каком-нибудь Салехарде
ищи спасения. Но Алёна все же предпочла не Салехард, а Францию, которую лето не
так чтобы баловало. С тех пор как три года назад Францию натурально пригнул к
земле жесточайший каникюль – невыносимая жара, когда температура поднималась до
сорока градусов в тени, источники пересыхали, леса горели, люди умирали от
духоты и обжигающего зноя, а садоводам и огородникам запрещалось поливать свои
участки в целях сбережения воды, вся Франция с суеверным ужасом ждала каждого
нового лета. Правительство (сменившееся с тех пор) с завидным постоянством
предупреждало, что уж в нынешнем-то году новый каникюль неизбежен, и
рапортовало по телевидению о принятых для народного спасения мерах. Но лето
проходило, и народ, в ужасе затаивший дыхание, с облегчением его переводил.
Сейчас ситуация сложилась та же самая – август перевалил за середину,
каникюльного рецидива опасаться уже не приходилось, погода милосердно
чередовала дни нормально-жаркие с нормально-дождливыми. И эти дожди никак не
охлаждали Алёнину страсть к утренним пробежкам.
Она вставала без четверти семь и умывалась тихо-тихо, чтобы
никого не разбудить (спальни находились на втором этаже старого каменного дома,
и ванная тоже). Ровно в семь Алёна была умыта и одета, но медлила спускаться
вниз, а подходила к окошку, открывала его и ждала. Ничего особенного в том
окошке видно не было: край красновато-коричневой черепичной крыши да часть
пышной, ярко-зеленой, несколько уже ржавеющей кроны огромного каштана,
усыпанного колючими шариками плодов, которые неожиданно раскрывались и с
дробным стуком роняли на землю темно-коричневые зрелые каштанчики. Иногда в
полумраке невозможно было понять, именно каштанчики падают на землю или
дождевые капли гулко стучат по листьям. Но по утрам Алёна вслушивалась отнюдь
не в их успокаивающий стук. Она ждала боя старых церковных часов. Скат крыши
загораживал колокольню от ее глаз, но она отлично знала, что часы – вон там,
правее. И сейчас, в семь часов, они пробьют девять раз…
Ну да, вот такие это были часы. Старые-престарые, может
быть, водруженные на колокольню в том же самом XIV веке, когда был построен
храм в Муляне. Когда они били девять, то, значит, сейчас семь. Потом, в
положенное время, они отбивали восемь, потом – нормальные девять, ну и так
далее. Алёна обожала мулянские часы. С их боем у нее были связаны некие
странные воспоминания
[9], которые она предпочитала держать в тайниках своей
души, запрещая им воскресать. Вообще, в тех самых тайниках скопилось столько
запретных воспоминаний, что им было тесно, они иногда высовывались наружу и
начинали колоться – в точности как «умные мозги» Страшилы Мудрого!
