Ладно, хватит! Нечего мне тут упиваться жалостью. Кто-нибудь
меня когда-нибудь пожалел? Отец своей скупостью толкнул меня к разврату, брат…
Ну, с братом все понятно.
Попеременно то бранясь самыми отъявленными словесами, то
утирая злые слезы, я кое-как переоделась и накинула вуаль. Вид у меня сделался
до тошноты невинный. Воистину я смотрелась как воплощение непорочности! Если
выйду из неожиданной передряги и мне удастся вернуться к мадам Ивонн, нужно
будет предложить ей такой вот образ: являться к посетителям под вуалью. Вот возбудятся-то,
похотливые дурни!
В дверь постучали. Сиделка сообщила, что отец зовет меня.
Я глубоко вздохнула, призывая на помощь всю мою храбрость и
Марию Магдалину, покровительницу падших девушек, и отправилась вниз, в комнату
отца.
Я старалась не смотреть на Себастьяна, но заметила, что он
встрепенулся при моем появлении. Приветствовал меня очень ласково, как брат
сестру. Поцеловал мне руку, хотя, наоборот, я должна была целовать руку святому
отцу, в смысле – брату-монаху. Сказал, что счастлив видеть меня, счастлив вновь
оказаться в кругу семьи. Отец даровал ему свое прощение (как я удержалась и не
завизжала от злости при его словах, понять не могу), позволил жить в родном
доме, и он, Себастьян, надеется, что мы подружимся. Он очень жалеет, что не может
зреть мой нежный лик, мои рыжеватые кудряшки, которые он помнит, огорчен, что я
наложила на окружающих слишком суровую епитимью, лишив их радости видеть мою
девичью красоту. Вот он и выдал свою истинную суть, бесстыдник, женолюб,
нарушивший святые обеты! Слушая его, отец беспокойно заерзал: ему-то очень по
душе пришелся припадок моей скромности, он всегда говорил, что я чрезмерно
вертлява, что грех так и брызжет у меня из глаз, а про мои каштановые волосы
говорил, что именно такие были у беспутной Лилит.
Себастьян почувствовал его неудовольствие и умолк. Некоторое
время мы сидели, не зная, о чем говорить, потом явился доктор и провозгласил,
что больному пора вздремнуть.
– Дорогая сестра, – молвил Себастьян самым елейным тоном, –
я за прошедшие годы успел позабыть родной дом. Не проведешь ли ты меня по
комнатам, не поможешь ли вновь его обрести?
Ну что мне оставалось делать? На меня смотрели отец и доктор
– с одинаково умиленным выражением. Я согласилась, с трудом сдерживая скрежет
зубовный.
Мы отправились сначала в салон, потом в библиотеку, затем в
бывшую детскую Себастьяна, где он теперь будет жить. У меня были ключи от всех
помещений, я нашла нужный и отперла дверь.
Себастьян молчал. Но, когда мы оказались внутри, где
властвовал нежилой, пыльный дух, а окна были покрыты давней грязью, вздохнул:
– Как тяжело смотреть, во что превратился родной дом из-за
скупости отца… Если бы не скупость, и матушка была бы жива, и он сам, уверен,
не болел бы так, а я не потерял бы пять лет в разлуке с семьей. Больше всего
мне жаль сейчас, что я столько времени не видел тебя, Николь. Да и сейчас не
вижу. Твоя вуаль…
Я отошла от него подальше и взялась обеими руками за края
вуали. Мне ни за что не хотелось, чтобы он сдернул ее с меня!
Впрочем, Себастьян и не делал таких попыток. И смотреть на
меня испытующе перестал. Он бродил по комнате, трогал вещи. Открыл книжный
шкаф, провел пальцами по корешкам:
– Тацит, Вергилий, Гомер, Овидий… Как я любил их! Но и с
ними пришлось расстаться, когда я ушел в монастырь. Языческие поэты, не
ведавшие истинного бога, они мирской соблазн, тяжкие оковы прошлого. И все же я
счастлив видеть их, словно старинных друзей. Когда-то я любил гадать на книгах…
А ты умеешь?
– Кто же не умеет… – пожала я плечами. – Открываешь книгу и
наугад выбираешь какую-то строку. Читаешь ее – вот и ответ на твой вопрос или
просто предсказание судьбы.
– Хочешь попробовать? – спросил Себастьян с улыбкой.
– Да ну, не верю я в подобные глупости, – отмахнулась я.
– Ну, тогда я вспомню старинную забаву, – удивленно сказал
он, снял с полки книгу – томик Овидия, я успела прочесть на корешке название, –
и раскрыл ее, зажмурясь. Ткнул пальцем в какую-то строку, а потом открыл глаза,
посмотрел – и лицо его приняло изумленное выражение. – Ерунда какая-то, –
пробормотал он чуточку смущенно. – Самая настоящая ерунда. Мне и читать-то
неохота.
«Ну и не читай, больно нужно!» – чуть не ляпнула я, но было
как-то неловко, и я с неохотой пробурчала:
– Да уж почитай, почитай…
– Честное слово, мне даже неловко! – хихикнул Себастьян,
словно красная девица. – Посмотри сама.
Он протянул мне книгу, и я, глядя на его тонкий палец с
отполированным, ухоженным ногтем – у него рука не смиренного аббата, а щеголя
придворного! – прочла следующее:
Ночь благосклонна, она прикрывает любые изъяны,
Ночью любую из дев можно красавицей счесть.
– Проще говоря, á la nuit tous les chats sont grises,
ночью все кошки серы, – снова хихикнул Себастьян.
Кровь так и бросилась мне в лицо, туман застлал глаза. Какой
намек… какой скользкий намек! Неужели он узнал меня?
Прошло не меньше минуты, прежде чем я смогла овладеть собой
и начать рассуждать. Да нет, не может быть. Просто случайность. Строка и в
самом деле фривольна и двусмысленна, Себастьян жеманится и смущается лишь
оттого, что он как бы священнослужитель (вот именно – как бы!), а тут этакие
светские штучки…
Я разозлилась. Разозлилась на него из-за дурацкой забавы, от
которой я чувствовала себя так, словно с меня кожу содрали, на себя разозлилась
– за трусость, ну и на Овидия, конечно. Нет, ну в самом деле, чего писать такие
двусмысленные стихи?! Я захлопнула было книжку, но она каким-то образом снова
распахнулась, и мой палец уткнулся в строку: «Смертного рок у тебя, а желанье
твое не для смертных».
– Ого! – послышался голос Себастьяна, и я, оглянувшись,
увидела, что он смотрит в книгу через мое плечо. Причем вид у него унылый. –
Очень любопытно…
– Ничего любопытного тут нет, – буркнула я, закрывая книгу и
отдавая ему. – Я вообще не понимаю, что это значит.
– Ну, это значит, что я замыслил…
– Ты? – переспросила я удивленно.
– Ну да, я. Понимаешь, в ту минуту, как ты открыла книгу, я
загадал одно желание, которое волнует меня больше всего на свете. Ради него я
многое готов на карту поставить, даже смирил свою гордыню… – Он запнулся, потом
продолжил: – И книга дала ответ: я хочу слишком многого, мне никогда не
добиться желаемого. Я слишком слаб, чтобы добиться того, чего хочу…
