Алёна никогда не убирала утром постель, потому что боялась
нашуметь и разбудить Танечку, которая на рассвете спала очень чутко. Но Марина,
которая, как уже говорилось, была отлично вышколена своим французским супругом,
немедля бросалась ту постель застилать, и не абы как, а на французский
скрупулезный манер, чтоб ни морщинки, чтоб одеяло и простыня заправить
гладко-гладко под матрас, чтоб уголки подушки натянуть, чтоб вся постель
производила впечатление отутюженной! Разумеется, она и сегодня поступит так же.
И найдет на подушке прощальное письмо.
Задача Алёны – вернуться с прогулки до девяти часов, чтобы
письмо изъять, ведь Марина встает в девять. Вернется – все так и останется
шито-крыто. Не вернется – ну, стало быть…
Стало быть, судьба такая, вот что.
Ее невыносимо тянуло пройти по дороге, ведущей в Нуайер, и
посмотреть на дом, в котором жила Селин Дюбоннез, а потом выйти на дорогу в
Сен-Жорж через поля, в обход. Но кто знает, вдруг старуха стоит у окна и увидит
Алёну? И подумает, что она решила нарушить уговор?
Черт ее знает, старую сумасшедшую, какой будет ее реакция.
Конечно, Шекспир сказал, что во всяком безумии есть своя логика, но, чтобы
постигнуть ее, надо тоже свихнуться.
Спасибо, не хочется. Кушайте сами.
На окраине Муляна, там, где из него вела дорога на Сен-Жорж,
стояло распятие. Алёна, понятное дело, перекрестилась, помолилась – да и
припустила трусцой к далеко видному со всех сторон холму с великолепным дубом
на вершине.
Гляжу на дуб уединенный
И мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век презренный,
Как пережил я век отцов.
Опять явился откуда ни возьмись любимый Пушкин. Но на сей
раз он ободрения, противу обычая, не принес. Совсем даже нет! Без успеха пошла
и «Сказка о мертвой царевне»…
Выкинув из головы все, что можно было оттуда выкинуть,
особенно всю поэтическую некрофилию, Алёна наконец достигла тропы, которая вела
к дубу.
Остановилась, огляделась… На шоссе ни души. На жнивье не
лежит в засаде человек в красной каске вместе со своим мопедом. Спрятаться
машине с убийцами просто негде: до леса далеко, кругом обширные поля.
Предположить, что в дупле сидит снайпер, невозможно по той простой причине, что
дупла у дуба нету. На ветвях запросто могла бы воссесть воспетая Пушкиным
русалка, но человеку там будет крайне неудобно. И его увидит всякий-каждый. Нет
никого на ветвях! Путь свободен. Конечно, есть риск, что, пока Алёна будет
подниматься на холм, злодеи откуда ни возьмись появятся, но тут уж остается
положиться на собственное везение. Или ее трюк с ранним приходом под дуб
удастся, или нет. Ну, побежали!
И она побежала к холму, то и дело перекладывая из руки в
руку банку с бесценным и столь опасным раритетом.
Вот тут-то Алёну и увидел человек, который мечтал ее убить.
Он расположился на холме, откуда были видные все дороги, ведущие из Муляна. Все
– кроме дороги в Сен-Жорж, потому что она сначала проходила через низину. А
когда Алёна пошла к холму, он просто глазам не поверил, увидев ее.
И плюнул от досады. Вот плюнул в заросли ежевики, и все.
Невезуха! Вчера не повезло, сегодня не повезло…
Впрочем, еще не вечер. У него есть время нагнать эту тварь
на дороге в Сен-Жорж или, что еще лучше, подстеречь ее на обратном пути. Он
поспешно сел за руль и поехал с холма.
Из дневника Николь Жерарди, 1767 год, Париж
Утром я долго не спускалась вниз. Голова болела просто
невыносимо, даже есть не хотелось. Я валялась в постели, бездумно слушая шум за
окном. У двери наша приходящая служанка судачила с молочником. Выглянул повар
(тоже наемный, приходящий) и цыкнул на нее: пора, дескать, за работу. Все
стихло, молочник ушел. Потом завел свою протяжную песню точильщик. Кричали
что-то мальчишки.
Служанка осторожно стукнула в мою дверь: принесла воду для
умывания.
– Как у вас тут душно, мадемуазель! – воскликнула она. –
Камин топили? Позвольте открыть окно, проветрить комнату? Тут угореть можно.
Я позволила, и Барбара открыла окно. Сразу стало легче
дышать.
Почему я сама не догадалась, интересно? Да просто не было
сил встать. Кажется, я и в самом деле угорела немного…
Потом Барбара помогла мне одеться, сбегала за завтраком.
Обычно я любила есть одна, но тут попросила ее прибрать в комнате:
– А то потом забегаешься по дому, тебя и не дозовешься,
Барбара!
Она взялась перетряхивать мою постель, смахнула метелочкой
пыль с мебели. Сбегала за щеткой, принялась подметать пол. Я всегда уходила,
когда начиналась уборка (кому охота пыль глотать?), но тут сидела да сидела.
Голова все еще ныла. Барбара думала, что я слушаю ее болтовню о разносчике из
зеленной лавки, с которым она превесело проводила время, но я просто смотрела
на нее, не видя, улыбалась и кивала, не слыша ни единого слова.
Вдруг в дверь постучали. Заглянула мамаша Мишю, сиделка. У
нее было встревоженное лицо.
– Мадемуазель Николь, не соблаговолите ли вы спуститься? –
проговорила она торопливо. – Ваш батюшка призвал к себе вашего брата, а мы
никак не можем выполнить его просьбу.
Я непонимающе посмотрела на нее.
– Мы стучим в дверь его комнаты, а он не отвечает, –
пояснила мамаша Мишю.
– Так просто зайдите, вот и все.
– Дверь заперта. Может быть, вы сможете открыть, у вас же
все ключи…
– Зачем мне держать у себя ключ от комнаты моего брата? Я
его вчера отдала ему, чтобы он мог запереться, если захочет. Послушайте, а
может быть, Себастьян ушел рано утром? Может быть, ему зачем-то было нужно
вернуться в монастырь?
– Разве вы не помните, что сами вместе с ночной сиделкой
заложили все засовы? И утром, когда я пришла, мне понадобилось долго стучать,
пока она мне не открыла. Если бы ваш братец ушел, дверь осталась бы отворена.
Нет, он точно у себя в комнате.
– Ну что ж, значит, он решил поспать подольше, только и
всего, – пожала плечами я. – Ведь в монастыре встают очень рано, вот Себастьян
и захотел наконец отоспаться.
– Я то же самое говорила, – перебила меня мамаша Мишю. – Но
ваш батюшка хочет видеть сына. Скажу вам правду, мадемуазель, – подмигнула она
по-свойски, – ваш старик, видать, здорово наскучался по сыну и до смерти рад,
что тот воротился домой, пусть даже и в рясе.
