«Это гость лишь запоздалый, гость – и больше ничего!» –
спряталась она, как всегда, за стихотворные строки. На сей раз в качестве
защитного щита выступил «Ворон» Эдгара Алана По. Однако щит немедля треснул,
как только Алёна вспомнила, что английское слово ghost, так созвучное с русским
«гость», означает – призрак.
Она зажмурилась. Отчего-то вдруг начало глаза жечь – ну
нестерпимо! Словно дымом… Или слезами?
Показалось, что надо что-нибудь сказать. Молчать было уже
нестерпимо.
– Она не получила письмо, – пробормотала Алёна.
– С кем вы говорите? – выдохнул Манфред, но Доминик
прошипел:
– Молч-чи! – И тот покорно умолк.
– Вы… – Алёна запнулась, но все же продолжила: – Вы не
написали адрес на конверте. Она не знала, что вас не нужно бояться. Она
боялась, боялась до смерти…
Воздух словно колыхнулся перед ней…
– Она умерла, – послышался сзади сдавленный голос Доминика.
– Она умерла сегодня ночью.
– Кто? – Алёна испуганно повернулась к нему.
– Мадам Дюбоннез умерла, да, – проговорил Манфред. Как-то
очень громко сказал, слишком громко.
Внезапно стало легче дышать. Словно тучи разошлись. И Алёна
поняла, что их трое на дороге. Ну, не считая Жюля, конечно. Их – только трое.
Повернулась к мужчинам. Все трое обменялись взглядами. У
каждого вертелся на языке вопрос, но никто не осмеливался его задать. Впрочем,
не одна Алёна чувствовала, что их здесь уже только трое. Не одной ей стало
легче дышать. Но все трое стояли с непроницаемыми лицами.
Помолчали.
– Как вы здесь оказались? – наконец выговорила Алёна, глядя
на Манфреда.
– Мне Доминик на портабль позвонил. Сказал, что у вас была
встреча с каким-то странным человеком в Нуаейре, сразу видно, что приезжим, как
и вы, потому что у него машина из проката. – Он махнул рукой на серый «БМВ», и
Алёна только сейчас заметила на дверце небольшой лейбл с двумя буквами LV, что
означает «Louage des Voitures», «Прокат автомобилей». – Доминик сказал, что
человек очень похож на иностранца. Может, он даже из той же газеты, которая
прислала сюда вас.
Алёна хлопнула глазами.
– А какая газета меня сюда прислала? – спросила осторожно.
– Ну, какая-нибудь международная, – туманно ответствовал
Манфред. – Писать о проблемах французских фермеров, французских крестьян.
Ага, ага… французских крестьян…
– А что, у них есть проблемы? – спросила Алёна еще более
осторожно.
Манфред пожал плечами.
– У меня лично никаких проблем не было вот до этой минуты, –
он дернул подбородком, указывая на дорогу.
– А откуда вы взяли, что я журналистка, Манфред? –
повернулась к нему Алёна, и лицо у того вдруг стало такое несчастное, такое
тупое, такое покорное, что Алёна словно бы увидела его всего: сильного,
взрослого мужчину, полностью подпавшего под влияние еще более сильной, хитрой,
коварной – и очень несчастной женщины, своей тетки.
– А, теперь понятно, – кивнула она. – Вы видели, как я пишу
что-то, остановившись на дороге.
– Я не видел, – быстро сказал толстый Доминик тонким
мальчишеским голосом и даже руку выставил оборонительным движением.
– Он не видел, – заступился Манфред за друга детства
(разумеется, они были друзьями детства, как же иначе?). – Ему я сказал вчера.
Помните? Сказал, что хоть вам и не нравился запах удобрений, все же он не мешал
вам останавливаться на дороге и то и дело писать что-то.
– Да, вы это сказали, – кивнула Алё-на. – А Доминик добавил:
«Что можно писать на дороге под дождем?» Но если вы сами не видели, откуда же
знали, что тогда шел дождь?
Доминик моргнул с задумчивым выражением школяра, который
пытается придумать уважительную причину, по которой он разбил окно в классе.
– Ну… я же знал, когда Манфред запахивал удобрения, знал,
что в тот день был дождь, – наконец вывернулся он.
– Да ладно, – отмахнулась Алёна. – Я видела вашу машину на
холме. Зеленый джип обогнал меня. Потом я видела зеленый джип, когда стояла на
столбике террасы и чистила водосток. Потом вы приехали на этом джипе, когда
Манфред остановил меня на дороге. Вы были бледны, сказали, что всю ночь
врачевали матушку. Я поверила. У нее и правда был нездоровый вид. Ведь я видела
ее тем утром, когда пробегала через Самбур, и подумала, на кого же она похожа?
Потом сообразила: на вас. А также… – Алена осеклась. – Еще она похожа на свою
сестру, да?
Про сестру матери Доминика говорить не хотелось. Аж до горечи
в горле не хотелось. Алёна понимала, что от продолжения разговора не уйти, но
всячески оттягивала эту минуту.
– Конечно, вы устали от бессонной ночи. Но голова у вас
болела не от усталости, а от того, что я по ней очень крепко стукнула камнем,
когда вы меня на мопеде по полю гоняли.
– Что?! – возмущенно возопил Манфред, будто Алёна его́
обвиняла, что о́н гонял ее по полю.
А Доминик – ничего, промолчал, только совсем уж загнанно
начал дышать.
– Зачем вы это делали, а? Неужели хотели убить меня, как
ваша тетушка уби…
Алёна осеклась.
Она ничего не знает наверняка. И даже если ее догадка верна
– не ее дело кого-то обвинять. Она не имеет права. Жертва и убийца, если все же
было убийство, теперь сами разберутся между собой там, где они находятся.
– Я не хотел вас убивать, – пробормотал Доминик, и если
Алёне показалось, что голос его звучал фальшиво, то это, наверное, проблемы ее
буйного воображения, потому что вид у него был совершенно несчастный. – Мы
решили только очень напугать вас. Я-то думал, она обо мне заботится, чтобы вы
испугались, уехали скорей и не собрали материал о… – Он осекся.
– О чем? – устало произнесла Алёна. – Какие проблемы
французских крестьян любой ценой следовало сохранить в тайне?
Доминик, набычась, молчал.
– Про гастарбайтеров, что ли? – вдруг с ошарашенным видом
спросил Манфред. – Вы про гастарбайтеров писать собирались? Про нелегалов?
Алена онемела. Нет, просто психушка натуральная, честное
слово…
