— Что ж, Лаврэнтий, будэм ждать дальнэйшэго развития событий… А вот указания в Сталинград — отправь нэмэдлэнно!
Командующему Сталинградским фронтом,
передано 21 августа 1942 года.
Ввиду ожидаемого 23 августа прорыва немецко-фашистских войск на территорию города Сталинграда, рекомендую срочно осуществить меры:
1. Всячески ускорить переправу эвакуированного из более западной местности населения, которое нельзя трудоустроить в городе, на правый берег.
2. Увеличить количество противопожарных команд из незанятой на заводах молодежи, подростков.
3. Перевести курсантов танкового училища на территорию СТЗ и Судоверфи.
4. Отобрать беженцев на предмет призыва медперсонала (в том числе ветеринарного), трактористов и водителей (в том числе недоученных, без учета пола и возраста), рабочих механических и металлургических производств.
5. Перенаправить поток остальных беженцев из черты города на север (Дубовский, Балыклейский районы) и юг (Светлоярский район) без переправы через Волгу.
6. Сформировать ополчения из жителей, не занятых на военных заводах и производстве продуктов (хлебозаводы, например), и беженцев, выдвинуть сформированные отряды на линию позиций 1077 и 1078 ЗенАПов.
7. Доукомплектовать дружинниками части 10-й стр. див. НКВД.
8. Обратить особое внимание на скорейшее прибытие 282-го стрелкового полка, передаваемого из 11-й див. в 10-ю.
9. Всемерно ускорить прохождения эшелонов с Судоверфи на СТЗ с целью передачи задела (бронекорпусов и башен).
10. На Судоверфи срочно передать с СТЗ запас двигателей от СТЗ-НАТИ для выпуска с ними Т-60 из имеющегося задела.
11. Добиться экстренной поставки на СТЗ двигателей М-17 из резерва ВВС (снятых по ресурсу и еще не прошедших ремонт и конвертацию в Ярославле) для установки на Т-34, после переделки в М-17Т силами экспериментального цеха СТЗ.
Начальник Особого отдела Сталинградского фронта, старший майор ГБ Селивановский Н. Н.
Приписано карандашом:
Дело на контроле у Самого. Отнестись предельно серьезно!
Капитан первого ранга Лазарев Михаил Петрович
Подводная лодка «Морской волк». Карское море, 21 августа 1942 года.
— Зря вы так, Михаил Петрович, — говорит Большаков. — Зачем вам о всякую погань руки марать? Сказали бы Юрке — он бы ему с одного удара инвалидность сделал, до конца дней. Если уж он разведке живым нужен, так языком чесать и в коляске можно, как Островский роман свой писал.
— Узко мыслите, Андрей Витальевич! — вставил слово старший майор. — Не в одном допросе дело! Вытрясут его, конечно, что он знает и не знает — а после что, как вы думаете?
— В лагерь пленных, мы ж гуманисты, — говорю. — Будет наш паек жрать вдали от фронта. А после победы и репатриации служить пойдет в какое-нибудь бундесмарине, готовясь наших топить. Да, и еще мемуары напишет, выливая на нас самый грязный бред. Нам это надо?
— Я в центральный аппарат в тридцать девятом пришел, при Лаврентии Палыче. До того погранцом был, Север, затем Дальний Восток. С разным народом дело иметь приходилось. И много чего узнать. Есть вот у китайцев мудрец такой, Сунь-Цзы — так учил он, что любой человек и любая вещь использованы могут быть с толком; понять лишь надо, как именно. В ваше время о нем знали?
Вот это сюр! Гэбэшник из тридцатых учит людей двадцать первого века восточной философии? Недооценивали мы предков, ей-богу!
— И как вы намерены использовать этот материал?
— Прежде всего, отметим, что здесь, в вашей ветке истории, как вы говорите, он ничего не совершил…
Ага. Так и вспоминаю при этих словах сцену в телеящике из моих времен. Кого-то, руки за спину, пихают в «воронок», женский крик «убийца!», и толстый мент с назидательно поднятым пальцем — «преступником человека назвать может только суд».
— …не нанес нам абсолютно никакого вреда, а значит наказывать его не за что. С другой стороны, мы знаем его моральные качества. Подтверждаемые, кстати, моими личными наблюдениями и, что любопытно, словами второго спасшегося, его же вахтенного офицера. Трус, дурак, полный ноль как командир. В вашей истории он, кажется, так и не потопит никого до самой своей гибели через год? А теперь вопрос к вам, Михаил Петрович и Андрей Витальевич, — вот вы сказали, после войны он будет служить в их военно-морском флоте. И что лучше для нас — если у нашего вероятного противника офицерами, а то и адмиралами, примерами для подражания, воспитателями нового поколения, будут настоящие люди или такие, как этот?
— Секретность. Он нас видел. Ему тоже — подписку о неразглашении?
— Положим, сидеть ему не до сорок пятого, а полные десять лет. По статье «уничтожение социалистической собственности в крупных размерах».
[26]
В лагере — не военнопленных, а с уголовными. Судя по тому, как он довел всего за пару дней экипаж Щ-422 — там его «опустят» в первую же неделю. А если и нет — в оперчасти шепнут что надо и кому надо. Рассказать, что это такое и как он проживет эти десять лет? Многие и в первый год вешаются. Через десятилетие этот секрет уже можно будет списать в архивы — когда у нас уже будет флот таких лодок, как «Волк». А если еще не будет — невелика трудность, прибавить еще лет пять-восемь срока «по открывшимся обстоятельствам». Это вас устроит? Нас — вполне. Да, кстати, передайте вашему связисту. Пусть отправит на этой вот волне, здесь записано — сообщение: «Шторм. Сталинград-23».
— Могу полюбопытствовать, что оно означает?
— Можете, Михаил Петрович. «Шторм» — это значит, мое предположение, высказанное товарищу наркому, полностью подтвердилось. «Сталинград-23» — это значит отработать действия по описанному вами сценарию 23-го числа, прорыв немцев к Сталинграду и попытка штурма с ходу. Что можем, что успеем. Сильно изменить обстоятельства вряд ли удастся — но если даже потери будут у нас меньше, а у фрицев побольше, и то дело…
Из предисловия к роману А. И. Солженицына «В круге ледяном». 1952 год (Альтернативная история).
Я не могу молчать!
Человек может перенести голод и войну. Но когда ему указывают, что писать и о чем думать — это абсолютно недопустимо. В военное лихолетье я встречался с людьми, подлинно свободными духом. Сейчас же, в сытое время славословий и побед, я все больше чувствую железную хватку Старших Братьев.
Это началось десять лет назад. Сначала мне показалось, что мои письма, в которых я обсуждал историю и будущее России, а также записывал первые наброски моих книг, подвергались перлюстрации, за моими друзьями ведется слежка, а в окружении моем и моих друзей стали появляться подозрительные лица, похожие на агентов из органов. Затем меня начали приглашать на «беседы», где вежливые люди в штатском, разложив передо мной листки моих произведений, которые я не показывал никому, пытались диктовать мне, что надо убрать, что усилить-углубить, какие темы в данный момент актуальны, а коих ни в коем случае касаться нельзя. Они говорили — считайте наши пожелания лишь дружеской критикой старшего брата, но настоятельно советуем их учесть!
