Да, если бы Ветровский узнал планы Повелителя, он бы нашел способ добить его, пока практик был не в состоянии оказать сопротивление.
Дориан лишился ученика, на которого возлагал достаточно большие надежды. Да, потеря Велеса не означала краха задуманного, петербуржец никогда не делал ставку на единственный план. Но если бы глупого упрямца, так некстати проявившего свои дурацкие принципы, удалось заменить Ветровским — надо заметить, обладающим значительно большим потенциалом, хоть и куда менее развитым на данный момент, — то все обернулось бы к лучшему.
План родился в тот момент, когда Дориан услышал в динамике мобила голос этого паренька, Алексея. Он давно ждал звонка «расследователей», хотя рассчитывал, что позвонит ему Стас, а не Леша. Впрочем, так было даже лучше, осторожного Ветровского казалось проще вытащить на наживку. Дальнейшее представлялось делом техники: вторжение, изменение буквально нескольких мелочей — и уже возможен спокойный, почти доверительный разговор. А доверительный разговор — это прекрасный плацдарм для прощупывания противника, выяснения его слабых и сильных сторон и последующей вербовки. Дориан не сомневался, что сумеет перебороть чистоплюйство мальчишки, воззвав к тем его качествам, что помогли Стасу выжить в трущобах.
Да, практик хорошо подготовился к этой встрече. Собрал всю информацию о Ветровском, составил четкий психологический портрет, тщательно продумал разговор. Но весь план рухнул! Хуже того, Дориан не только потерял возможность заменить Велеса Стасом, Дориан еще и перенес такое унижение, какого ему не приходилось испытывать со времен… с давних, в общем, времен. Его, Повелителя и члена Братства, какой-то мальчишка ударил бутылкой по голове и окунул в фонтан!
Бокал со звоном рассыпался мелкими осколками.
— Ничего, мы еще посмотрим, кто кого, — прошипел практик, как никогда мало похожий на человека в этот миг.
Станислав Ветровский и подумать не мог, что ему только что объявили войну. Причем не кто-нибудь, а, пожалуй, самый могущественный человек в Петербурге.
По крайней мере, Дориан Вертаск себя таковым считал.
IV
У нас нет имен, я не хочу отвечать,
Нет сил брать и нет сил отдавать.
Как можно сделать из человека животное — в худшем значении этого понятия? Как из разумного, мыслящего, адекватного существа сделать зверя страшнее голодной гиены? Как свести на нет воспитание, моральные принципы, врожденное стремление к созиданию и познанию? Есть два способа: полная вседозволенность и наоборот — столь же полное лишение каких-либо свобод. Возвышение вплоть до осознания себя властителем жизней и душ, сравнимым с Богом, или же низведение до состояния предмета, лишенного воли, выбора, самой личности.
Некоторым представителям homo sapiens порой бывает необходимо превратить определенных людей — или, как вариант, определенное количество людей — в животных. Не зверей, не хищных волков или гиен-падальщиков, готовых рвать глотки за кусок уже тронутого гнилью мяса, а безропотно тянущих плуг лошадей и покорно идущих на скотобойню коров.
И как показывает практика, заключение в тюрьме образца две тысячи пятидесятых годов и позднее — один из лучших способов добиться желаемого результата.
Тотальная обезличенность: совершенно одинаковая одежда, типовая обстановка камер, день по распорядку от подъема до отбоя. Идентичные стрижки, порядковые номера — индивидуальные, используемые лишь в документации, и барачные, основные. Строго лимитированный и тщательно продуманный досуг, распланированный до последней секунды. Строем — на помывку, строем — на работу, строем — на просмотр одобренных руководством фильмов. Строем в столовую, строем в туалет, и на отправление нужды — отмеренные минуты. Провинился один — на наказание идет весь барак. Строем. Нормированный лексикон, за употребление запрещенных слов — наказание. Нормированная жестикуляция, за совершение запрещенных движений — наказание. Нормированное общение, за наличие запрещенных связей — наказание.
Разве что мысли нормировать пока что не научились, и отслеживать запрещенные — а не то тоже ходили бы на наказание. Строем.
А существующая система исполнения наказаний фактически обрекала на пожизненное заключение каждого, кто не мог отнести себя к состоятельным людям и кому притом не повезло заработать срок от трех лет и более. Кто был осужден на год-два, еще ухитрялся лет через десять-двенадцать выйти на свободу, пусть со сломленной психикой, угнетенной личностью и полным отсутствием воли, но все же на свободу. Правда, большинство таких «освободившихся» в скорейшем времени либо спивались, либо кончали с собой, либо совершали какое-нибудь преступление — с целью попасть обратно. В заключении кормили, давали одежду и крышу над головой, раз в неделю работа заканчивалась на три часа раньше, и людей водили смотреть одобренные фильмы, а раз в месяц можно было целый день отдыхать, хоть и по расписанию. Чем не жизнь? На воле не было и этого.
Но тем не менее, невзирая на весьма и весьма однозначную статистику, каждый, кто попадал в цепкие лапы правосудия, был на сто процентов уверен в себе. «Я выдержу». «Я буду хорошо себя вести, не стану нарушать правила, и меня выпустят в срок». «Я успешно пройду тестирование, обучусь, принесу компании пользу — меня освободят, и я останусь там работать уже как свободный человек». Увы, статистика оказывалась сильнее. Условно-досрочно не выходил никто — не считая, конечно, тех, кого выкупали родственники.
Игорь Галес, осужденный по статьям: один-четыре-шесть, пункты «эй» и «си», два-два-один, пункт «би», и три-один-пять, пункты «эй» и «ди», не скрипел на суде зубами, не бил кулаком в стену одиночной камеры, шипя сквозь зубы: «Я выберусь!» — и вообще совершенно не планировал ни выходить когда-нибудь на свободу, ни даже просто выживать. Если уж на то пошло, он вообще не очень-то хотел жить — жалел только, что выкинутая сдуру пуля лишила его возможности умереть в тот же день, что и Юкка. Маленькая любимая Юкка, застреленная каким-то полицейским, — хотелось верить, что тем самым, чью жизнь потом унес выстрел самого Игоря-Математика. Тот самый, последний.
Первую неделю после суда он провел в отделе тестирования осужденных, для начала — день в больничном крыле, где несколько деловитых медиков проверяли его здоровье. Потом два дня молодого человека с утра до вечера гоняли на разнообразных тренажерах до полного изнеможения — замеряли его физические данные: силу, выносливость, гибкость, скорость, реакцию и многое другое. Затем последовали всевозможные тесты его знаний и непосредственных умений, после чего огласили распределение: инженерный отдел корпорации «Россия». Узнав об этом, Игорь равнодушно пожал плечами. Ему было совершенно все равно, где существовать и что при этом делать. Психологи, наблюдавшие все это время за состоянием новоиспеченного раба, только переглянулись.
На присвоение индивидуального номера, под которым он теперь будет фигурировать во всех официальных документах, кроме внутренней документации корпорации — два-ноль-семь-один-три-шесть-девять-четыре-восемь-восемь, — Игорь отреагировал точно так же: безразлично кивнул.
