– Бутылки!
Но танк не собирается признавать себя побежденным. Башня начинает разворачиваться, гремит выстрел и практически одновременно в поле встает фонтан земли. Слишком далеко. Башенный пулемет начинает бить короткими очередями. Одна из подбирающихся к танку пятнистых фигур резко опрокидывается – кому-то из гренадер не повезло. Зато почти тут же вылетевшая из золотистых волн колышущейся пшеницы бутылка разбивается об башенную броню и жидкое пламя начинает нехотя стекать по покатой броне вниз. Ганс, уже отползший назад, молча берет бутылку у одного из гренадеров и, примерившись, запускает ее на мотор стоящего к нему боком танка. Попал! Клинсманн кидает одну за другой еще две бутылки. Кто-то из солдат попадает прямо в лобовую броню, заставив смолкнуть стрелявший до сих пор курсовой пулемет. Все, этот танк – уже не жилец.
Массивная крышка башенного люка откидывается вперед. Танкист в черном комбинезоне и черном же резиновом шлеме пытается выпрыгнуть из горящей машины. Выстрел из карабина – и русский повисает на броне, наполовину высунувшись из башни. Пламя от горящего на броне «коктейля Молотова» начинает жадно лизать свесившиеся вниз руки. Почти сразу же загорается и комбинезон. К обычной гари, витающей в воздухе, примешивается вонь горелого мяса. Кто-то из уцелевших танкистов, слегка высунувшись из открытого люка, пытается отстреливаться из пистолета. Метко брошенная одним из солдат граната влетает внутрь танка, ее взрыв ставит финальную точку в этом бою.
– Du hast den Arsch offen
[47]
! Придурок! Еще раз такое сделаешь – руки с корнем повырываю! Хорошо, что боезапас не сдетонировал, а то бы никому мало не показалось. – Ганс устало провел грязной ладонью по мокрому от испарины лицу, оставляя на нем серые разводы.
– Ну что, Куно, кажется, я только что заработал нашивку за уничтоженный танк. Как закончим с уцелевшими «иванами», это дело надо бы отметить. Надеюсь, у тебя еще остался тот бочонок красного, что Геро раздобыл на брошенном складе?
* * *
Марченко тоже довелось свести близкое знакомство с вражескими танками, причем воспоминания от этого общения у него остались самые препоганые. В тот день его батальон занимал позиции в стороне от большака и ничего, казалось, не обещало неприятностей. Но немцы смогли в очередной раз удивить Романа и всех его сослуживцев. Причем сюрприз оказался двойным.
Поначалу все складывалось привычно: немецкие патрули, появляясь то тут, то там, ненавязчиво прощупывали советскую оборону, немедленно отступая, если им вдруг случалось попасть под обстрел. Роман, закончив сооружение очередного окопа (шестого за последнюю неделю), созерцал результат своих фортификационных усилий, попутно отряхиваясь и пытаясь привести свою форму, большая часть которой была заранее предусмотрительно развешена на соседнем кусте, в относительный порядок. Подошедший Сашка с детским восторгом обозревал шедевр инженерной мысли, воздвигнутый земляком. Индивидуальное укрытие Марченко было слегка отодвинуто назад от общей линии окопов, бруствер был прикрыт аккуратно срезанным дерном, да к тому же терялся в тени, отбрасываемой густыми кустами сирени. В то же время поблизости отсутствовали какие-либо бросающиеся в глаза ориентиры, которые могли бы облегчить противнику обнаружение и пристрелку. Сам по себе окоп обладал множеством особенностей, облегчающих жизнь своему постояльцу. Начиная от пары удобных выемок в бруствере, позволяющих вести наблюдение за местностью и прицеливание, не особо высовываясь из-за укрытия, и заканчивая боковой ступенькой, облегчающей выпрыгивание из окопа и дающей возможность спокойно сидеть в относительно удобной позе, будучи при этом полностью укрытым от вражеского наблюдения.
– Ну, даете, дядь Рома! – Сашка, не в силах словами выразить свое восхищение, восторженно покачал головой и изобразил руками какую-то замысловатую пространственную фигуру.
– Угу, а тебя учи не учи – один черт или волчья яма, или канава дренажная выходит, но точно не окоп.
– Да ладно вам, дядь Ром, я ж стараюсь. Сейчас уже лучше получается вроде бы…
Марченко набрал воздуха в грудь, собираясь с подробностями высказать все, что он думает по поводу землеройных талантов младшего товарища, но в их содержательный диалог вмешались непредвиденные события – один из наблюдателей выкрикнул ставшее уже ненавистным слово «воздух!». Голос часового еще звучал в ушах Романа, а Сашка уже исчез. Как ему это удалось, Марченко так и не смог понять. Вот только что стоял рядом Саня Авраменко, и вдруг его не стало – словно ветром сдуло! Марченко выдохнул, заготовленный для обличительной речи воздух и ловко соскользнул в свежеотрытый окоп, по пути нахлобучив на голову каску. Лишь после этого он, примостившись на ступеньке (пригодилась!), задрал голову вверх и предался созерцанию и размышлениям. Посмотреть было на что…
Появившиеся немецкие самолеты выглядели непривычно. Одномоторные, как истребители, но медленные и летят плотным строем, а не разомкнутой неровной шеренгой. Может, бомбардировщики? Дальнейшие действия противника развеяли все сомнения. Самолеты с неуклюже торчащими неубранными стойками шасси и необычными «ломаными» крыльями растянулись в цепочку и, резко заваливаясь через крыло, стали стремительно пикировать, с каждой секундой приближаясь к земле и вжавшимся в нее бойцам. Как ни странно, в атаке «штуки» (а это были именно они) разом утратили свою неуклюжесть.
Пикировщики падали вниз почти отвесно, стремительно увеличиваясь в размерах и обретая четкость. Вытянутые вперед шасси и изогнутые крылья навевали нехорошие ассоциации с хищными птицами, охотящимися на мелкую полевую живность, а какая-то неуловимая угловатость и агрессивность машин будили неосознанный страх. В облике этих самолетов было что-то злое, неправильное, чужое… Но это было ничто по сравнению со звуком, который они издавали! Какой-то свистящий, непередаваемо жуткий вой, который, нарастая с каждой секундой по мере приближения самолетов к земле, буквально выдирал из человека душу. Этот звук словно гипнотизировал, подавляя волю, размягчая кости и гася искры разума мутной волной безотчетного страха. Как будто сама смерть неотвратимо неслась навстречу, пикируя с безмятежно-синей глубины небес.
Роман и сам не заметил, как сполз с такой удобной ступеньки на дно окопа, выронив винтовку и мечтая только об одном – как можно глубже вжаться в сырую, еще не успевшую подсохнуть землю, спрятаться, раствориться в ней, сделать что угодно, чтоб только отгородиться от ревущего ужаса. На фоне этой душераздирающей нервотрепки первый бомбовый разрыв прозвучал как благая весть – психическая пытка кончилась, теперь будет обычная война, простая и понятная.
Следующие десять минут прошли под непрерывный рев моторов, вой пикировщиков, надсадный свист бомб (тоже изрядно бьет по нервам!) и грохот взрывов. Но самое страшное уже было позади – основная свистопляска происходила немного в стороне от позиций пехоты. Тем не менее последствия от бомбардировки были самые серьезные. Своей мишенью пикировщики избрали позиции артиллеристов, и там их бомбы собрали обильный урожай. Дивизион трехдюймовых пушек, обеспечивавший поддержку Ромкиного полка, после атаки двух десятков «штук» практически перестал существовать, превратившись в мешанину из земли, мяса и железа. Пехотинцы потерь не понесли вообще, если не считать двух контуженных, пострадавших от разрыва бомбы, легшей в некотором отдалении от артиллерийских позиций, но моральный эффект от налета был просто потрясающим.
