Вслед за этим практически сразу начал залезать в окно следующий афганец. Но пулемёт похоронным маршем для так и не нашедших своего пристанища мертвецов чётко отбивал свою монотонную мелодию, одного за другим отправляя штурмующих окно афганцев куда им и положено, в ад! Минуты тянулись так долго, что когда я посмотрел на часы всего лишь через двадцать минут (где-то в три десять), то просто оцепенел от увиденного, ибо я был уверен, что прошло уже как минимум часа полтора… Тем временем поток голодных, жаждущих свежей человеческой плоти бестий, стремительно нарастал. Они начали лезть уже по двое за раз в неширокий оконный проём, но патронов пока хватало на всех, хотя количество отработанных гильз под ногами уже начинало вселять некоторые опасения. В основном, расстреливать появляющихся в оконном проёме афганцев удавалось ещё до того, как они успевали перевалиться внутрь комнаты. Соответственно, умерщвлённые твари падали по большей части за окно, тем самым наваливая собой ужасную кровавую трупную гору, по которой, в свою очередь, с каждой новой «ступенькой» становилось всё проще взбираться нескончаемому потоку новых, разъярённых невозможностью полакомиться живцом, афганцев. С каждой минутой наше с Гошей нервное напряжение стремительно нарастало. Я замечал, как Гоша успевал украдкой перекреститься в те короткие секунды затишья, когда, казалось, поток желающих пробраться внутрь мертвецов на миг стихал. Но не проходило и двадцати секунд, как поток нарастал с новой силой, оставляя нам всё меньше и меньше надежды на то, что нам удастся до рассвета перебить всю нечисть, непрерывно возникающую в свете фонаря в зловеще чёрном оконном проёме.
– Да сколько же их, тварей-то? – как будто откуда-то издалека сквозь грохот в ушах, доносилось до меня чертыханье Гоши, – бью-бью, никак не перебью! – матерился он. И, действительно, тварей было просто немеряно; они всё лезли и лезли на наше, уже порядком изрешечённое по периметру, окно. Тем временем мы держали оборону уже около часа. Когда я в очередной раз во время небольшого, но уже более долгого затишья в натиске нечисти, перерыва взглянул на часы, было уже без четырёх четыре. «Дай нам Бог сил продержаться ещё часа три, и… Будем жить, найдём Дашу. Я чувствую, она затаилась в каком-нибудь очень надёжном убежище и ждёт нас. Да, точно ждёт, другого и быть не может!» – ни на секунду не переставая верить в сказанное, прошептал я себе под нос. И я совершенно не хотел думать о том, что эта моя надежда – лишь искусственный спасательный круг, на котором, и только с помощью которого, я во что бы то ни стало желал продержаться оставшиеся до рассвета жуткие часы, и что на самом деле у Даши не могло быть ни единого шанса остаться в живых, когда повсюду снуют зомби с чрезвычайно острым нюхом и невероятно голодные…
Перерыв, который в очередной раз предоставили нам живые мертвецы, к нашей огромной радости, продлился чуть дольше, чем любой из предыдущих. Пулемёт стоял без работы целых пять минут, но фонарь теперь уже больше ни на секунду не переставал облизывать своим ярким языком окровавленный, изрешечённый оконный проём, откуда в любую минуту могла показаться очередная бестия. Но целых пять минут – никого. Этот факт невероятно воодушевил нас, особенно учитывая то, что один из трёх ящиков с аккуратно сложенной в него пулемётной лентой был уже практически пуст. Гоша, в своё время наскоро обучив меня нехитрой процедуре замены ленты, взял свой автомат Калашникова с полным рожком и велел мне, насколько это возможно быстро, заменить ленту. Может быть, он сам сделал бы это куда быстрее, но это было бы явно рискованнее: оставить меня, едва умеющего стрелять из автомата, лицом к лицу с треклятым оконным проёмом. Поэтому он занял боевую стойку, а я тут же приступил к замене ленты. Делал я всё точно так же, как и во время обучения, но, как назло, после того, как я вытащил почти дострелянную с последними несколькими патронами ленту, в принимающем механизме что-то щёлкнуло и не позволяло патрону из новой ленты лечь на своё место. Скорее всего, что-то произошло с механикой пулемёта из-за его перегрева. Я даже сильно обжёг тыльную сторону ладони, случайно коснувшись дула, поскольку был без перчаток. Но сердце заколотилось, и в висках тревожно застучало, когда под окном взревел афганец, что явно предзнаменовало, что вот-вот в проёме окна вновь появится ужасное тело, чудо-технологиями спасённое некогда от тления.
– Что там у тебя? – быстро, нервно протараторил Гоша.
– Тут что-то… – Гоша оборвал меня на полуслове, крикнув: «Дай сюда!.. Хватай автомат, целься в окно!», и в мгновенье ока подскочил к пулемёту. Я с той же молниеносностью, что и Гоша, подхватил свой АКМ и, сместившись на два шага левее, расположился напротив окна. Фонарь лежал на полу, приподнятый на кирпиче таким образом, что светил прямо в окно, захватывая чуть-чуть и подоконник. В ту же секунду я увидел высовывающуюся голову кровожадной твари, рывком подтягивающейся на руках и готовой вот-вот заскочить в окно. Я, что было мочи, сжал рукоять приклада и нажал на спусковой курок. Мой автомат стоял в режиме стрельбы очередью. Несколько первых пуль чётко влетели в проём, сперва дверной, затем оконный. Одна или две угодили и в афганца, но не в голову, как это чётко получалось у Гоши, благодаря чему на одно дьявольское отродье уходило по одной, максимум по две пули. Мои же выстрелы пришлись афганцу в корпус. Может быть, в плечо, может, чуть ниже шеи, но он, немного отброшенный назад, только взревел от ярости, чуть было не сорвавшись с карниза. Но потом, от ударной силы «калаша», руки мои начало поднимать вверх, и далее пули уже не достигли мертвенной плоти, молотя лишь по серой бетонной перегородке между дверным проёмом и потолком. Боковым зрением я видел, что Гоша отчаянно что-то делает с заклинившим механизмом, но тот никак не поддаётся. Через несколько секунд Гоша уже схватил свой автомат, бросив так и не поддавшийся приёмный механизм, и, присев на корточки, тремя одиночными размозжил показавшуюся вновь в жёлтом луче фонаря нечеловеческую голову. Но вслед за сражённым в проёме вновь появились конечности очередной бестии. Я уже не стрелял, а только стоял и наблюдал за истреблением тварей, нацеливши свой АКМ на окно. Всего за этот раз пытались прорваться три афганца. После того как Гоша убил последнего, в окне с минуту никто не показывался.
– Одиночные! – скомандовал Гоша, а сам снова юркнул к пулемёту и вновь приступил к попыткам совладать с заклинившей системой. Я переключил автомат в режим стрельбы одиночными. Не буду лукавить: от страха, что я чуть было не пустил в дом кровожадного монстра, готового за секунды оторвать нам головы, да и от самого факта вдруг возложенной лично на меня ответственности за наши жизни, а может, и за судьбу всего человечества, у меня неимоверно тряслись ноги. Страх затмил мой рассудок, и я почувствовал, что состояние моё близко к панике. Вдруг сейчас в лучах света появится мерзкое подгнившее тело, направит на меня свой замутнённый, пронзающий ужасом взор, что тогда? Мне ни за что не попасть ему аккурат между глаз, я не боец, чёрт меня дери, а инженер, программист. «Нет, какой, к чёрту, программист?», – мысленно спросил себя я. «Сейчас каждый – боец, каждый – стрелок. В штаны наделать – будет ещё время, а пока твой ориентир, «программист» – мушка, твоя цель – голова нелюдя. Волю в кулак, отставить дрейф!» И я, уже в который раз, путём внутреннего диалога сам с собой, не дал-таки панике окутать сознание, а лишь сосредоточил все органы осязания на окне. С минуту я простоял в боевой стойке, после чего вновь возня под окном, хрипение, рычание, и вот, в окне в одно мгновенье ока, уже чуть ли сразу не в полный рост, возникло тело. Я растерялся и оторопел от увиденного. Ранее вживую я никогда такого не видел: афганец, при каких-то обстоятельствах потерявший одежду, выше пояса был абсолютно голый. Картина была такая, что гримёру фильма ужасов, сумевшему бы воспроизвести такое, точно дали бы «Оскара» за лучшую работу в своей номинации. Обычного для них, для афганцев, бронзоватого цвета кожа местами была покрыта тёмными пятнами цвета ушибов. Где-то была явно различима запёкшаяся кровь, или что там у них вместо неё… Под левым ребром был огромный проём, то есть рваная рана, и даже виднелась из-под мерзкой плоти сломанная кость ребра. Чёрные от запёкшейся на них чьей-то крови руки, с длинными чёрными ногтями, недосчитывали нескольких пальцев. Кривой, с рваными губами, рот был почти беззуб; лишь несколько гнилых осколков поблёскивали на свету, когда чудовище взревело от ударившего в глаза пучка света. Относительно длинные, до плеч, чёрные спутавшиеся волосы, клоками торчали в разные стороны. Возле правого виска можно было разглядеть, как волосы были слеплены кровью, а под ними была приличных размеров рубленая рана, очевидно, от топора какого-нибудь несчастного крестьянина. Я успел разглядеть всё это буквально за секунду, после чего, изо всех сил сконцентрировавшись на мушке, незамедлительно нажал на спусковой крючок. К моему удивлению и, можно сказать, к моей гордости, я попал! Но, увы, не промеж глаз. Пуля разорвала нелюдю щёку и, пройдя навылет, заставила его взвизгнуть. Ещё одна угодила уже в плечо пошатнувшемуся от первого выстрела афганцу. Тот молниеносно, совершенно не так, как предыдущие его умерщвлённые собратья, а во сто крат проворнее, вмиг перемахнул через подоконник и оставшийся там один-единственный мешок с цементом и оказался уже в маленькой комнате.
