– Я твой пленник, Малёк, но не раб.
– Он не раб! Надо же! Вот тут ты глубоко заблуждаешься, – Малёк хлопнул в ладоши. – Эй! – крикнул он. – Вы двое сюда! Он, видишь ли, не раб! Ну так станешь рабом.
Преторианцы ринулись было к Элию, но один из охранников раскроил прикладом лицо преторианцу, и римляне подались назад.
– У тебя нет совести! – крикнул кто-то.
– Заткни блеялку! – рявкнул в ответ Малёк. – Совести ни у кого нет. Ни у меня, ни у вас!
А подручные Малека уже связали три копья, два служили стойками, третье – поперечиной. Стойки воткнули в песок. Получилось «ярмо». Этакая маленькая арка позорища. Тот, кто проходил под «ярмом», становился рабом. Старинный обряд. Унизительнее для римлянина нет ничего. Малёк усмехнулся: хорошо знать чужие обряды и чужие слабости. Человека в принципе очень легко унизить. Почти так же легко, как убить.
С Элия содрали тунику, оставив только кинктус.
Малёк поглядывал на преторианцев. Неужто никто не захочет вступиться за своего Цезаря и тем самым разнообразить потеху? И Малёк не ошибся. Камилл не выдержал и набросился на одного из охранников. Малековы псы только того и ждали. Камилла повалили на землю и стали избивать прикладами. Элий закрыл глаза, чтобы не видеть.
– Иди, – приказал Малёк. – Или его забьют до смерти. А потом я выберу следующего.
Элий сделал шаг. Пошатнулся. Казалось, он вот-вот упадёт. Чёрный росчерк «ярма» плыл в воздухе. Тело отказывалось повиноваться. Не поднять ноги. Не сделать шага.
«Я не могу, – пронеслось в мозгу, – просто не могу. Но их убьют. Их жизнь для Малека ничто. А для меня? Разве мало я погубил людей. Рутилий, Сабин…»
Но вместо Рутилия или Сабина в памяти вдруг всплыло лицо мальчишки, которого Элий зарубил на стене. Мальчишка вновь был рядом и вновь вопросительно и умоляюще глядел на Элия. Последний взгляд.
И Элий шагнул. Будто переступил через стену. А за стеной – совершенно иной мир. Свет другой. Другие лица. И голоса другие.
– Всем, кто хочет жить, закрыть глаза, – прошипел Неофрон.
Чёрный росчерк «ярма» близился. Чтобы пройти под ним, надо нагнуть голову и самому согнуться. Элий вцепился зубами в кожу запястья. Тело облилось липким холодным потом. «Прежде гладиаторов в школах жгли раскалённым железом. Теперь мир стал гуманнее, не жгут…» – пронеслось в мозгу.
Камилл зажмурил глаза. Но даже сквозь веки казалось ему, что он видит чёрное «ярмо» и седую голову Элия, поникшую в унизительном поклоне. Ярмо было связано так, что Цезарю надо было буквально проползти под ним.
– Надо же, он ползёт на коленях! – заржал работорговец. – Как тебе урок Малека?! Видишь, я кое-чему могу научить, гордый римлянин! Послушанию – во-первых, терпению – во-вторых.
Слезы сами собой брызнули из глаз Элия. Стекая, они прожигали на коже огненные дорожки.
– Плачь, римлянин, я тебе разрешаю! – засмеялся Малёк. – А ты случайно не обмочился, позорник?
– Позор то, что ты творишь с людьми, Малёк.
Если бы Элий не отвернулся, говоря эти слова, удар плети пришёлся бы по лицу. А так плеть хлестнула по затылку и плечу. Из рассечённого уха брызнула кровь. Ноги Элия подломились, и он упал. Попытался встать. Новый удар. И тело бессильно распласталось в пыли. Все уплыло в ватное спасительно ничто. Малёк, боль и жгучий стыд за собственную беспомощность.
– Он готов, – сказал Губастый.
– Так скоро. Римляне всегда куда-то спешат.
– Вижу, – раздражённо буркнул Малёк. – Можете забрать своего Цезаря. – Малёк пнул бесчувственное тело.
Преторианцы на руках отнесли Элия к водоёму. Облили водой. Он открыл глаза и посмотрел на них недоуменно, с упрёком. Зачем его вернули назад?
– Держись, Элий, – прошептал Камилл разбитыми в кровь губами. – Мы никому не расскажем, что здесь произошло. Клянусь Юпитером.
– Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим, – повторил Кассий Лентул.
– "Если что во мне и может потерпеть ущерб, так только тело…"
[40]
. – скорее выдохнул, чем сказал Элий.
Губастый подошёл к ним. Лицо растеклось вширь в глумливой улыбке.
– Интересно, будут теперь остальные отдавать тебе своё вино и воду, как божеству? Запомни, римлянин, хозяин всегда сильнее раба, потому что он – хозяин. Ты не хочешь по своему обыкновению возразить? Не хочешь? Наконец-то пропала охота.
Губастый не слышал, как Неофрон прошептал:
– Мы с тобой ещё встретимся, дерьмо верблюжье.
Элия постоянно томила жажда. Роксана влажной губкой отирала ему кожу, но это почти не приносило облегчения.
– Умереть, – шептал Элий, – почему я не могу умереть…
Порой сквозь пелену боли мерещился ему Тибур, свечи кипарисов, зелень лужаек, цветные узоры из левкоев и роз, статуи и изящные павильоны. И сам он себе представлялся смертельно больным Адрианом, сходящим с ума от постоянных мучительных болей во всем теле. Он молил о смерти и требовал дать ему меч. Но подданные в своём мстительном милосердии охраняли его день и ночь, отнимали режущие предметы, и так до тех пор, пока несчастный император не спятил от боли. И не превратился в чудовище. Мудрый Адриан сделался злобным безумцем и приказывал убивать, убивать, убивать…
– О всемогущие боги, – шептал Элий, – зачем вы даровали мне бессмертие?
Малёк лично каждый день приходил поглядеть на драгоценного пленника. Однако дальше порога не шёл. Боялся. Римляне видели его страх, плавающий липкой мутью на дне зрачков.
– Отвечаешь за него головой! – грозил Малёк Лентулу. – Если он умрёт, я тебя на куски разрежу, служитель Эскулапа.
– Не забудьте и себе отрезать какую-нибудь часть, – огрызался Кассий.
– Потом, – шипел Малёк сквозь зубы, – сочтёмся.
– Элий, что мы будем делать? – спросил Кассий, садясь на кровать рядом с Элием. Ему казалось, что он всю жизнь так и будет врачевать все новые и новые хвори своего безумного пациента. Гомер утверждал, что богов можно ранить. Значит, и их бессмертные тела покрыты бесчисленными шрамами и отметинами. И перед дождём старые раны ноют и болят. Тогда боги начинают яриться, ненавидеть мир и посылают людям бесчисленные несчастья и катастрофы.
– Мы убежим. – Элий сказал об этом так, будто всю жизнь устраивал побеги из карцера.
– Куда? Вокруг пустыня. Она стережёт нас лучше любых стен.
– На это Малёк и надеется.
И Кассий поверил Элию. Кассий всегда ему верил.
– У тебя уже есть план?
– Завтра будет. Обещаю…
Гней вылил ведро в яму, но остался во дворе. За ним почти не следили. Ну шастает этот маленький вёрткий римлянин повсюду. Там что-то стянет, здесь, наоборот, подсобит. Среди прислуги Малека он был давно как свой. Гней огляделся. Никого. Ударил ногой по ведру и отломал проржавевшую ручку.
