– Ты про Марию, что ли? – спросил он, хотя ответ и так был очевиден.
– Ну да, – печально ответил пилот.
– А почему ты молчал? – Более идиотского вопроса задать было нельзя, но Ит в подобных делах был более чем не искушен.
– Блин горелый, Ит, ты чего? Соображаешь? Как бы я сказал про это?! Знаешь, я когда провожал ее тогда… ну, деньги отдавал… мы с ней стояли у крыльца дома, где она жила. И она взяла меня за руку, благодарила. Ночь, прохладно, а пальцы были такие горячие, словно у нее внутри кто-то огонь зажег. Тонкие горячие пальцы, и ладонь, сухая, узкая и… черт, я же ушел с трудом. Мысль была – все бросить и остаться там. С ней. Навсегда.
Ит молчал, не зная, что ответить. Да и что было отвечать? Все равно этой маленькой худенькой женщины больше нет на свете… а еще он вдруг понял, что чувствует одновременно две совершенно несовместимые вещи. С одной стороны, ему было обидно за Ри, а с другой – он в тот момент пилоту завидовал. Ри было доступно что-то большее, чем мог понять Ит. Большее… не просто большее, огромное. И для него – недостижимое.
– Все с ума сходили, потому что станцию увести не могли… а я радовался – еще раз ее увижу. – В голосе Ри звучало ожесточение пополам с отчаянием. – Молчал, считал, а сам радовался. Представляешь?
– Нет, – медленно покачал головой Ит. – Вернее, с трудом. Хотя она мне тоже очень понравилась, а Скрипачу так и вообще… может, он тоже в нее влюбился?
– Может, но точно не так, как я, – ответил Ри уверенно. – Он же тоже, как и ты, гермо.
Ит скривился.
– Слушай, вот не надо, а? – попросил он. – Самому тошно.
– Ладно, не буду. Но могу пояснить. Ит, когда вот так влюбляешься… о черт! Я ее хотел. Я ее так хотел, что у меня внутри все сводило. До нее… Ит, я не монах какой-нибудь, и женщины у меня были, и не один раз, у нас с этим все достаточно просто. Но все это было… иначе. По-другому. А Мариа… я понимал, что это невозможно, особенно в нашей ситуации, но все равно… Я же у Скрипача ее портрет спер, представляешь? Из тех, что поменьше.
– Когда? – изумился Ит.
– Когда он спал, а тебя не было.
– И где он сейчас?
Ри невесело усмехнулся. Вытащил из нагрудного кармана запаянную во что-то прозрачное бумажку. С полминуты они оба рассматривали картинку – Мариа перед микрофоном.
– Где, где… с собой, где еще… с тех пор не расстаюсь. – Ри бережно сложил портрет и спрятал обратно.
– Ну ты даешь… – Ит ошарашенно помотал головой. – Вот это сила воли. Ты же ничем себя не выдал.
– Это тебе так кажется. Говорю же, Таенн все понял и до сих пор, кажется, понимает… то, что тебе, дураку, непонятно, – с горечью сказал пилот.
– Может, хватит называть меня дураком? – огрызнулся Ит. – Я что, по-твоему, виноват в том, что я… вот так… ну… ну, что со мной так получилось? Ри, извини, но ты сейчас себя ведешь как скот какой-то. Всю дорогу только и слышу «это ты не поймешь», «это у тебя не получится», «это тебе недоступно»! Что мне недоступно? Женщину хотеть?! Да, черт возьми, я ее не хочу и в жизни никого не хотел – при этом понятия не имея, из-за чего именно! Может быть, и захотел бы… если бы не спасал кое-чьи шкуры на Маданге! Если я правильно понял, то перестройка тела произошла после той атаки!..
– Не ори, – неприязненно сказал пилот. – Та тетка правильно сказала!
– Что сказала?
– Что ты – баба. Вот и верно, куда тебе понять! Для этого надо как минимум быть мужиком!!!
Ит вскочил.
Ри тоже.
Воздух между ними вдруг стал стремительно густеть, свет, до того достаточно яркий, начал меркнуть. Одновременно в головах у них раздался один и тот же голос:
– Даже слишком просто… Что ж, птицы, я могу поменять декорацию в клетке… чтобы вам было немножко веселее…
И свет померк окончательно.
* * *
Ит открыл глаза и обнаружил, что стоит на своем обычном посту, у входа во внутреннюю часовню, в которой несколько веков содержалось тело Незримой Святой; в руках привычно пощелкивали четки из сердоликовых бусин, четки были старые, а бусины – отполированы до зеркальной гладкости бессчетным числом прикосновений. Капюшон его облачения опускался почти до глаз, так, что взгляд сам смиренно устремлялся к полу, ведь взгляд вверх или даже просто прямо означал бы неуемную гордыню, а с гордыней было положено бороться. Конечно, во время тренировок все братья смотрели куда придется, но потом, уже после, обязательно читали очищающие молитвы, принося извинения Всевышним Силам за то, что направляли свои взоры недозволенно.
Четки щелкали в пальцах. Два боевых игольчатых шара, припаянные дюймовыми цепочками к коротким ручкам и покоящиеся в поясных петлях, привычно покалывали кожу на бедрах, причиняя очищающую боль. Ит знал, что после дежурства надо будет зайти к целителю и смазать исколотую кожу мазью… но в то же время он знал, что к целителю не пойдет, потому что боль, благостная боль, нужна ему самому – для молитвы ангелу-заступнику. Потом, может быть, на следующий день, можно зайти. Или лучше вообще никогда…
За его спиной были двери, тяжелые, забранные в металл двери, закрытые на особой конструкции замки. Он точно знал, что двери эти открывать ни в коем случае нельзя – главным служением их монастыря было охранение тела Незримой Святой, которая, умирая, завещала, чтобы паломничества к ее мощам совершались, но чтобы сами мощи никто и никогда не видел.
И братство Незримой Святой уже несколько столетий защищало тело своей покровительницы от посягательств… те случались редко, но время от времени находились нечестивцы, которые по совершенно непонятной для Ита и других братьев причине рвались для чего-то к ее нетленному телу. Что тело было нетленно, братья знали доподлинно – смотреть, конечно, никто не смотрел, но анализаторы, установленные в зале, раз в месяц передавали информацию – изменения отсутствуют, Святая все так же покоится на своем хрустальном ложе, и нет никаких, даже самых малых следов тления.
Рассеянный свет у входа в часовню, три коридора – правый, по которому приходили паломники, прямой, широкий, по нему также ходили братья, совершавшие служения, и левый, уходящий к лестнице, что вела вниз, под часовню, в сложное переплетение коридоров, разделенных пилонами и металлическими заграждениями. Да, не раз и не два в этих коридорах гибли нечестивцы, не сумевшие найти проход наверх… впрочем, наверху их всегда кто-то ждал, и в этом случае нечестивцам тоже приходилось несладко.
Четки тихо пощелкивали. Ит, как завороженный, следил за собственными руками, совершавшими мелкие, незаметные движения, перегоняющие камушки по тонкой стальной нити, одетой мягким силовым полем. И так же размеренно, привычно и слаженно звучали у него в голове слова молитвы.
Звучали бы и дальше, но тут, где-то в глубине левого коридора, вдруг лязгнул металл.
* * *
Ри торопился. То, что он задумал, надо было делать сейчас, ночью, во время осеннего праздника, когда половина монахов из монастыря уехала в городской собор на большой молебен. План коридоров у него имелся уже давно, но время для проникновения в монастырь пришлось выбирать долго, почти год. Сейчас – самое то. На посту возле ее усыпальницы только один монах, а не трое, как положено. Монахи, конечно, подготовлены очень неплохо, но и сам он тоже не промах, к тому же у него пусть легкая, но броня, да еще и оружие имеется. Справится. Корпус защищен хорошо, все подогнано, все ладно. Посмотрим, много ли монашек сможет против этой защиты и чем ответит на «домашние заготовки». Ри усмехнулся углом рта. Монахи… Орден извращенцев. Как земля таких носит, понять невозможно.
