Когда Христа распяли,
Святую кровь его пролили,
Мать Пресвятая Богородица
По Иисусу Христу сильно плакала,
По своему сыну по возлюбленному,
Ронила слезы пречистые
На Матушку на Сыру Землю.
От тех от слез от пречистых
Зародилась плакун-трава.
Поэтому плакун-трава – всем травам мати…
Она пела и про траву баранец, которая бродит туда-сюда и
пищит, когда ее выдергивают из земли. И про траву кликун, которая кличет
человеческим голосом по зорям дважды: «Ук! ук!» Про измодин-траву – кто ее ест,
тот долго жить будет, никакая скорбь не тронет ни сердца, ни тела. Про
разрыв-траву и одолень-траву, перенос-траву и пристрел-траву…
– Не любит кто тебя, дай испить одолень-траву: не сможет он
от тебя до смерти отстать. А коли далеко твой сердечный друг, положи
одолень-траву близ сердца ретивого и пошепчи: «Встану я, раба божия, и выйду в
чисто поле. Навстречу мне буен ветер…»
Елизавета, как зачарованная, протянула руку, взяла у Татьяны
упругий стебелек с крошечными беленькими цветочками, спрятала его на груди,
самым сердцем ощутив его таинственную прохладу, и зашептала:
– Встану я, раба божья Елизавета, и выйду в чистое поле.
Навстречу мне буен ветер. Поклонюсь ему низехонько и скажу так: «Ох ты,
гой-еси, господин буен ветер! Не гоняй ты по темным лесам, зеленым лугам и
речным волнам, вынь из меня тоску тоскучую, сухоту плакучую, понеси через боры
– не потеряй, через дороги – не урони, через моря-океаны – не утопи, а положи
эту тоску-тоскучую и сухоту плакучую рабу божьему Алексею в белую грудь, в
ретивое сердце, чтоб он обо мне тосковал и горевал денно, и нощно, и полунощно,
пил бы – не запивал, ел бы – не заедал…»
Наверное, это было все так же напрасно и безнадежно, как
ночные, тайные блуждания меж белых облаков сонного яблоневого сада, когда
Елизавета вдруг спускалась к тихо вздыхающей реке и, склонившись над тьмою,
шептала невидимой волне – такой же невидимой, такой же неуловимой, как ее
любовь:
– Ну где же ты? Где?.. Увижу ли еще тебя? Жив ли ты, муж мой
возлюбленный?
Она упала лицом в траву, разрыдалась, мешая мокрые слезы с
прохладною росою, снова и снова вымаливая у бога прощения за то, что свершала в
неведении.
