Она глядела расширенными глазами на оплывающую свечу, все
глубже погружаясь в некое блаженное оцепенение, даже не замечая, что щека
Валерьяна небрита и колет ее руку.
Да что случилось? У него и лицо будто бы иным сделалось.
Нет, это не тот, кто унижал ее каждодневно грубостью и злобою. Это совсем
другой человек!
Вдруг он быстро покрыл поцелуями ее кисть, перебрав пальцы
по очереди, пощекотал губами ладонь и запястье, от чего у Елизаветы мурашки
пошли по коже, а потом вскочил так внезапно, что она, решив, что все кончилось,
едва смогла справиться с охватившим ее разочарованием и устыдила себя за это, и
пожалела себя… Но Валерьян метнулся к столику с винами, наполнил бокал и
протянул Елизавете.
– Выпей, – сказал он мягко, – прошу тебя, выпей!
Елизавета растерянно качнула головой.
– Но мне не хочется, – шепнула, недоверчиво вглядываясь в
его прозрачные глаза и, к своему восторгу, видя в них все тот же ласковый свет.
Он кивнул.
– Я знаю. Но, понимаешь, мне так хочется поцеловать тебя, а
я уже пил сегодня и боюсь, что тебе будет неприятен этот запах. – Он улыбнулся,
и эта неожиданная деликатность, эта виноватая улыбка заставили сердце Елизаветы
глухо стукнуть где-то в горле.
Не отрываясь от его глаз, она поднесла бокал к губам и
медленно выпила сладкое, терпкое вино.
Оно было вдобавок и очень крепким. Елизавета поняла это уже
через мгновение, когда по телу вдруг разлился жар, а комната внезапно качнулась
вправо… влево… Она так давно не пила вина!
Елизавета услышала тихий смех и не тотчас поняла, что сама
смеется, пытаясь нашарить у горла завязки ночной рубахи, но не в силах отыскать
их.
– Тебе жарко? – опять послышался тихий, вкрадчивый шепот,
такой ласковый, что у нее задрожало сердце. – Погоди. Я помогу. – И в ту же
минуту она ощутила его губы на своих губах.
Даже и потом, позже, она не могла вспомнить, каким был этот
первый и последний поцелуй Валерьяна. Тогда казалось, что она пьет все то же
крепкое и сладкое вино. Голова кружилась все сильней. Это был поцелуй, подобный
лакомству, которое она очень любила, но которого так долго (вот уже год, со
времени римского карнавала!) была лишена, а сейчас она снова и снова
наслаждалась им.
Сознание затуманилось от внезапно взявшего ее в плен желания
ощутить рядом мужское тело. В миг просветления почувствовала руки Валерьяна на
своей обнаженной груди… Потом он повел Елизавету куда-то; потом они вместе
повалились на кровать… и очарование растаяло, как снег под июльским солнцем,
ибо натиск Валерьяна был груб и стремителен, как у насильника, который спешит
сломить свою жертву. От нежности не осталось и следа: в любви его интересовало
только собственное удовлетворение. Он насыщался яростно, с хриплой бранью,
приподнявшись над Елизаветой и уставясь на нее ничего не видящими, побелевшими
глазами, не давая ей отвернуться и отвести взгляд, словно бы черпал новое и
новое наслаждение в зрелище ее разочарования.
Господи, все это уже было. Все это уже было с нею!..
Елизавете удалось наконец повернуть голову и утереть о
подушку злые слезы, как вдруг в нос с такой силою ударил запах этой несвежей,
пропахшей потом постели, что она вскинулась вся в холодном поту, еле сдерживая
позыв тошноты. Вдобавок свеча, стоявшая у изголовья, осветила на подушке
длинный черный волос, скрутившийся змейкой, и тут Елизавету вновь едва не
вывернуло наизнанку. Так она с охотою улеглась в ту самую постель, где он
блудил с Аннетою и со всеми прочими? Будто побитая собачонка, приползла к
хозяину за случайной, мимолетной ласкою?
Оттолкнув Валерьяна, опрометью кинулась к столу и принялась
большими глотками пить сырую воду из умывального кувшина, чувствуя, что еще
миг, и ее вырвет прямо на пол, отчаянно боясь взрыва новой ярости Валерьяна.
Именно этот страх помешал ей тотчас уйти (да и как бежать по дому голой?!), а
заставил вернуться к измятой постели. Она старалась дышать чуть-чуть, но запах
горячей плоти все назойливее лез в ноздри. Теперь Елизавета никак не могла
уйти. Ноги сделались как ватные, к тому же Валерьян держал ее за руку.
– Ну что? – Голос уже был совсем другой. Сытый и
самодовольный. – Я тебя замучил?
Она слегка раздвинула губы в улыбке.
– Теперь ты поняла, что я раскаиваюсь истинно? – произнес он
настойчиво, и Елизавета послушно кивнула. – Я связан с Аннетою слишком долго…
Привык, да и жаль было ее прогнать. Это она научила меня пренебрегать тобою, –
говорил Валерьян, уставясь на жену бесхитростными, широко открытыми глазами. –
Но теперь с нею все кончено. Утром отошлю ее в Санкт-Петербург. Теперь я твой,
вполне твой! – И он вновь пылко поцеловал ей руку.
Елизавета, которая мечтала только о том, чтобы убраться
отсюда как можно скорее и никогда в жизни больше не ложиться в эту постель,
пусть даже Валерьян лопнет от злости, похолодела: неужто он опять набросится на
нее?!
Валерьян, наверное, решил, что она онемела от счастья, и
голос его зазвучал увереннее:
– Однако мечтаю, чтоб никаких тайн не было меж нами, Лизхен.
Разве мыслимо супружество, в коем муж и жена хранят себя в секрете друг от
друга? Видите, я нараспашку весь, а вы – будто за семью печатями.
Елизавета пожала плечами:
– Сами знаете, как состоялся наш брак. Да ведь вы никогда ни
о чем и не спрашивали…
– Не считал себя вправе! – значительно воздел палец
Валерьян. – Особливо после выражения воли монаршей ничего не видеть и не
слышать, чему я был послушен. Однако со вчерашнего дня устои мои несколько
поколебались. Да вот, взгляните!
И он подал Елизавете смятую бумагу, кругом исписанную,
развернув которую, она прочла:
«Дражайший друг Строилов! Куда ты, к черту, подевался, все и
вся позабыв, в том числе и долги свои, совсем даже немалые?! Вдобавок Селина и
Жужу, коих ты взвалил на мои плечи, меня и знать не желают, а все просятся к
тому доброму барину, который умел их обеих враз…»
Тут Валерьян, глядевший из-за плеча Елизаветы, хихикнул,
выхватил письмо и перевернул его другой стороною с восклицанием:
– Ах, нет, Лизхен, это все не для вашего сведения! Я был
тогда человек холостой, а светская жизнь устанавливает свои правила. Вы вот
здесь читайте!
Она вновь обратила глаза к письму:
