К несчастью, окна управляющего выходили в сад, и глазам его
представилось то, что они не хотели бы зреть ни за какую награду: застывшее,
привязанное к дубовой колоде тело, освещенное ледяной бледно-желтой луною… Но
каково же было изумление Елизара Ильича, когда он вдруг увидел женскую фигуру,
выметнувшуюся из-за угла, а потом услышал настойчивый стук в двери и окна,
выходившие на заднее крыльцо!
Не сразу он узнал графиню, ибо это полунагое, босое существо
с растрепанными волосами ничем не напоминало ту замкнутую, загадочную молодую
женщину, которая своей печальной красотою тронула одинокое сердце Елизара
Ильича и привлекла его к себе… Так вот кого спустил с лестницы разъяренный
Строилов, вот кого вышвырнул из дому!
Сердце облилось кровью. Как был в исподнем, Елизар Ильич
кинулся отпирать черные сени. Тут сверху донесся хохот Строилова, очевидно,
тоже наблюдавшего за отчаянием графини и получавшего от этого зрелища истинное
удовольствие. Управляющий так и замер, вцепившись в засов. Постоял несколько
мгновений, весь облившись ледяным потом… и тихо-тихо, на цыпочках, опасаясь лишний
раз перевести дух, прокрался к себе. Здесь он пал на колени под образа и
принялся сквозь слезы молить господа нашего Иисуса Христа и всех его святых
угодников спасти от неминучей смерти рабу божию Елизавету.
Просияй сейчас взор спасителя живым огнем, разверзнись вещие
уста, провозгласи всемогущий: «Вырви сердце свое из груди – и я спасу ее!» –
Елизар Ильич исполнил бы сие немедля, с истинным восторгом; однако заставить
себя отворить дверь и впустить барыню в дом не осмелился бы даже под угрозою
вечных адских мук, потому что бог был далеко, а барин – близко. Строиловского
гнева забитый управляющий боялся куда больше гнева божия.
Вот так он и сидел под окошком, точил горькие слезоньки,
наблюдая, как графиня кинулась в баньку, ища там спасения, а потом просто
глядел и глядел на луну, всем существом своим, всем сердцем ощущая озноб,
сотрясавший любимую им женщину, мучась ее мукою, как вдруг меж неподвижных,
сильно удлиненных своими тенями яблоневых стволов различил две темные фигуры,
крадущиеся как раз туда, где нашла убежище графиня, – к баньке.
Первой мыслью Елизара Ильича было, что это сам Строилов со
своим лихоимцем-лакеем или кем-нибудь еще из беззаветно ему преданных дворовых
решил снова выгнать на мороз жену, чтобы вовсе погубить ее, но скоро понял свою
ошибку. Эти люди были чужаки, не из барского дома, не из села. Елизар Ильич,
знавший всех в округе, их ни разу не встречал.
Незнакомцы вошли в баню… и потянулись долгие, невыносимо
долгие минуты. Сначала Елизар Ильич ожидал, что, наткнувшись на графиню, эти
люди дадут стрекача или она, спасаясь, выскочит вон, и даже набрался храбрости
тихонько впустить графиню в дом. Но время шло. Дверь баньки не открывалась.
Измученный Елизар Ильич припал лбом к стеклу. Быть может,
она, пригревшись, уснула и ее застали врасплох? Или… ей не дали убежать?!
Страшная картина отвратительного насилия вдруг возникла перед глазами; и это
переполнило чашу терзаний. Забыв все свои страхи, Елизар Ильич накинул на халат
шубейку и, шаркая растоптанными «домашними» валенками, метнулся в сени. Не
боясь больше шума, отодвинул засов, выскочил на крыльцо да так и ахнул, увидав
тех двоих, спешивших прочь от баньки, неся какой-то длинный сверток, окутанный
тулупами. Сами же были в одних рубашках.
Ни минуты не усомнился Елизар Ильич в том, что за сверток
несут они. С истошным воплем: «Стойте, ироды!» – скатился с крыльца и полетел
по тропке среди сугробов и яблоневых стволов. Но не сделал и десятка шагов, как
вдруг в баньке что-то грохнуло, и она оказалась объята пламенем с такой
внезапностью и силою, словно бы в каменку щедро сыпанули пороху, чтобы вызвать
этот пожар.
Елизара Ильича толкнуло в грудь горячею волною. Он
опрокинулся навзничь, успев, однако, увидеть, что похитителей разметало взрывом
и они лежат оглушенные, выронив свою ношу.
Тут уж Елизар Ильич не сплоховал. В два прыжка добежал до
упавших людей, с невесть откуда взявшейся силою подхватил укутанное тулупами
тело, перекинул через плечо, не чувствуя ноши, влетел в дом и затаился под
лестницей, которая уже содрогалась и скрипела под множеством шагов.
Разбуженные взрывом граф, Анна Яковлевна и дворовые
выскочили в сад, а кто остался в доме, приник к окнам, вне себя от любопытства
и страха. Так что никому ни до чего не было дела, никто не мог помешать Елизару
Ильичу, который, пыхтя, обливаясь потом, взобрался в мезонин и свалил на
кровать свою ношу.
Он уже был на последнем издыхании, руки-ноги подламывались,
да и сердчишко, не привыкшее к таким дерзостным деяниям, прыгало, как у зайца;
все же у него достало сил развернуть тулупы. С несказанным облегчением, увидав
милое лицо, понял, что графиня тяжко больна: ресницы ее были крепко зажмурены,
рот страдальчески приоткрыт, лицо горит, а всю так и бьет ознобом. Елизар Ильич
уложил ее в постель, укрыл до подбородка, навалив сверху еще и тулупы…
Строилов, конечно, не подозревал, что она в доме: лежит
небось в каком-нибудь сугробе или сгорела в баньке.
Ночь прошла беспокойно. Елизар Ильич так и не сомкнул глаз,
даже не ложился, карауля под дверью и каждый миг опасаясь услыхать грозную
поступь графа, идущего в спальню жены, чтобы вовсе прикончить ее… Но ничего не
случилось. Суматоха постепенно улеглась. Злоумышленники, успев очнуться, ушли
от погони. Все вернулись в дом, вволю наглядевшись на пожар. Наконец-то настала
тишина.
На рассвете, когда Степанида, зевая с подвывом, понесла воду
для умывания графини, которая обычно вставала рано, раздался грохот упавшей
лохани, причитания и вопли: «Ой, беда, помогите, барыня помирает!»
Елизар Ильич и потом не мог вспомнить, как взлетел наверх и
прильнул к дверям спальни, не в силах оторваться от созерцания воспаленного
лица с обметанными губами, пока на пороге не возник ошалевший от изумления
Строилов, а рядом – сонная, помятая, в папильотках Анна Яковлевна с выражением
злобы в чуть раскосых темных глазах. Когда их взор коснулся Елизара Ильича, тот
затаил дыхание, уверенный, что любовница графа непостижимым образом обо всем
дозналась… Но нет, она, ни словом не обмолвясь, повернулась и ушла, волоча по
полу подол кружевного пеньюара; ушел и граф, что-то бормоча себе под нос и
украдкою обмахиваясь крестом…
Елизар Ильич едва нашел в себе силы скрыть восторг, обуявший
его, когда на лице Строилова, кроме гневной растерянности, он заметил и промельк
нескрываемого облегчения.
