Лиза была изумлена, увидав еще две-три кареты на опушке
рощи. Августа, усмехнувшись, пояснила, что даже из самого Рима приезжают
любители старины поинтересоваться, что сохранилось до сего времени от бывшей
императорской виллы.
Две молодые дамы в темных строгих платьях, в сопровождении
напыщенного Гаэтано, скрывшего свой щегольской наряд под синим крестьянским
плащом на зеленом фланелевом подбое, не привлекли к себе ничьего внимания и без
помех смогли осмотреть подобие египетского Канопа – долину, бывшую некогда
каналом, и развалины небольшого храма, посвященного Антиною-Серапису
[7].
Среди руин вздымались мощные оливковые деревья с
причудливыми кривыми стволами. Их узловатые корни тянулись далеко вокруг,
переплетаясь и взрывая землю. Заросли вечнозеленых дубов, лавров и кипарисов;
плющ, взбирающийся на разрушенные своды; вода, выступающая из-под прошлогодней
листвы; яркий мох – с этой разнообразной буйной растительностью чередовались
причудливые обломки опрокинутых колонн, треснувшие ступени, осколки мозаичных
полов.
Лиза даже не заметила, как отошла от своей спутницы. Августа
снимала лоскут мха с причудливой мозаичной картины, а Лизу зачаровало зрелище
прекрасных драгоценных мраморов. Названий их она не знала, видела только одно –
красоту – и с восторгом рассматривала красноватый джиалло антико, зеленоватый,
как морская вода, хрупкий и слоистый циполлин, вишневый порфир, зеленый
серпентин, лежавшие в руинах. Внезапные слезы стиснули ей горло при виде сухих
лепестков розы, удержавшихся в складках туники юной охотницы, словно бы на миг
замершей среди колючих зарослей. Этот миг длился уже тысячелетия, но время не
охладило ее неудержимого порыва, хоть и лишило обеих рук, изуродовало головку.
Прекрасное тело на легких, длинных ногах по-прежнему стремилось вперед; и
мрамор, озаренный скупым лучом солнца, казался теплым и живым.
Эти лепестки, эти скользящие по мрамору тени листьев и
ветвей, эти ящерки, снующие среди обломков, были словно сердечное послание из
прошлого…
Лиза присела на мраморную скамью, стоявшую у подножия
старого кипариса, чьи твердые, душистые шишечки тихонько стучали по мрамору,
наслаждаясь прекрасным покоем развалин, в каком-то блаженном оцепенении глядя
на длиннобородых полудиких коз, которые щипали рядом траву, тревожно косясь на
Лизу: возможно, она чудилась им лишь призраком человека… Она и сама отказывалась
считать их живыми существами; и точно таким же наваждением показалась ей
внезапно появившаяся неподалеку женщина.
* * *
Она стояла в зарослях папоротника, занимавших сырой грот, и
манила Лизу к себе.
Девушка сделала несколько неверных шагов и остановилась.
Нежные пещерные травы, что свешивались с потолка грота, коснулись ее лба,
словно предостерегая. Она удивленно глядела на приземистую фигуру, которую
только с натяжкою можно было назвать женскою.
Это было существо низенькое, толстое, старое, желтое,
кривобокое, наполовину плешивое и с преотвратительною седою косичкою на
затылке. Право, могло показаться, что одна из пестрых жирных ящериц, сновавших
тут и там среди развалин, вдруг встала на хвост и теперь машет цепкими лапками,
маня к себе изумленную девушку.
Взор ее был холодным, немигающим. Лиза ощутила неодолимое
желание узнать, что же такое может ей сообщить эта безобразная старуха,
возникшая столь внезапно, и сделала еще несколько шагов. Краем глаза она
видела, что вокруг нее словно бы смыкается какая-то серая завеса, заслоняя весь
мир, кроме стоящего напротив уродливого существа. Просто некуда было идти,
кроме как к старухе, ибо серая завеса была непроницаемой, угрожающей, а
пристальный взор, впившийся в ее глаза, обещал защиту и покой.
Они стояли почти вплотную, старуха уже потянулась, чтобы
схватить Лизу за руку, как вдруг та вздрогнула от внезапной боли, пронзившей ей
голову. Это напоминало чей-то пронзительный, предостерегающий крик!
Лиза отшатнулась, часто моргая, словно внезапно выбежала из
тьмы. Серый туман, скрывающий окрестности, вмиг рассеялся; все вокруг озарилось
бледным осенним солнцем; приземистая фигура старухи оказалась погруженной в
зловещую тьму.
Лиза сделала шаг назад, второй, третий. Старуха, простирая к
ней коротенькие ручки, спешила следом. Под ее неподвижным взглядом девушку
вдруг охватили страшная слабость и тошнота. Казалось, ее вот-вот вывернет
наизнанку! Но она чуяла: остановиться нельзя ни на миг. Превозмогая себя,
повернулась и кинулась прочь, шатаясь, чуть не падая, думая только об одном:
как можно скорее найти Августу и уехать. Уехать отсюда!
Она наткнулась на молодую княгиню у той же самой статуи
длинноногой охотницы, коей сама недавно восхищалась до слез. Не говоря ни
слова, схватила подругу за руку и потащила за собой. Та заартачилась было, но,
взглянув на впрозелень бледное лицо Лизы, ощутив трепет ее ледяных, влажных
пальцев, сама перепугалась бог весть чего и повлекла Лизу в carrozza.
Гаэтано отстал от них еще полчаса назад. Августа думала, что
он воротился к карете, утомясь прогулкою, однако здесь его не оказалось.
Подсадив Лизу в carrozza, Августа думала идти искать кучера, как вдруг Лиза
издала сдавленный стон, и княгиня увидела, чем так напугана ее подруга.
Мрачная, приземистая старушонка спешила к ним со всех своих
коротеньких, неуклюжих ножек… Казалось, ком грязи, перевитый червями, катится,
сминая на пути цветы и травы!..
Глухо вскрикнув, Августа одним рывком отвязала лошадь от
дерева, взлетела на сиденье кучера, подхватила вожжи и, за неимением кнута,
концами их так хлестнула застоявшуюся гнедую, что она, коротко и обиженно всхрапнув,
сорвалась с места.
– О синьоры! Высокочтимые синьоры! – послышался истошный
крик, и девушки увидели Гаэтано, который опрометью бежал к ним, путаясь в полах
своего сине-зеленого плаща. – Подождите же меня!
Августа медленно, словно против воли, натянула вожжи.
Лошадь, взрыв копытами землю, остановилась. Княгиня, подобрав юбки, проворно
перебралась на сиденье рядом с Лизою.
