– Я что, похожа на придурочную?
– Как две капли воды! – отрезала я и пошла открывать
дверь. – Гера, я прошу, посмотри на нее! – патетически воскликнула я.
– Я, по-твоему, голых девиц не видел? Видел, кстати, и
получше.
– Что? – ахнула Стаська. Они с Герой дружат, и она была
уверена, что он ее не сдаст.
– Что слышишь! Прикройся, особенно зад, он у тебя слишком
тощий, чтобы всем демонстрировать.
Ну она за словом в карман не полезла:
– Ясный перец, такое старье ничего не понимает. Это самый
писк и прикол.
– Видишь ли, детка, писк и прикол тоже должны быть к лицу, а
в данном случае к жопе. Твоей жопке это не идет. Вероятно, эти трусики призваны
возбуждать мужчин, но... У меня лично... они вызывают, я бы сказал, самые
неприятные ощущения, несколько даже вонючие...
– Почему? – опешила она.
– Когда я вижу, как глубоко в задницу врезается эта
веревочка, я невольно представляю себе, что когда девица их снимет...
– Хочешь сказать?..
– Вот именно.
И что бы вы думали? С тех пор она и сама таких трусов не
носит и на других видеть не может.
Так что Гера умеет с ней справляться. Я этим не
злоупотребляю, у него и своих забот хватает. Он профессор в МГТУ, к тому же
пишет фантастические романы, которые пользуются большим успехом, и это не
говоря о том, что у него уже пятая жена, которая моложе его лет на двадцать, к
тому же, подозреваю, есть еще и любовница.
Утром Стаська сказала хмуро:
– Лёка, я на кладбище не поеду, сегодня у Нельки день
рождения...
– И не надо. Мне лучше одной...
Сегодня день рождения не только у Нельки, но и у моего
покойного мужа. Четырнадцать лет тому назад он умер в одночасье, от инфаркта.
Умер на работе. Мы успели отпраздновать серебряную свадьбу... Лёня, Лёнечка, с
его смертью для меня кончилась одна жизнь и началась совсем другая, без любви.
Так тоже можно жить, особенно когда есть о ком заботиться. Мы с ним любили друг
друга и гордились друг другом. Он был крупный инженер-ракетчик, засекреченный
до идиотизма, как водилось в те годы. Интересный, эффектный мужчина, веселый,
добрый. Подолгу пропадал на полигонах, по несколько месяцев торчал в Капустином
Яру на испытаниях и конечно же изменял мне. А как могло быть иначе? В закрытых
военных городках полно одиноких неудовлетворенных женщин – вдов, брошенок,
разведенок, которым некуда оттуда податься...
Но он умел ограждать меня от этого. Я никогда не находила
следов помады, чужих вещей, я просто знала, и все. Знала. Потому что любила. Я
не устраивала сцен ревности – зачем? Такова жизнь. Но я страдала, еще как
страдала... Однако утешалась тем, что физическая измена – это ерунда... И
сама иногда ему изменяла, так, для восстановления справедливости. Ни разу за
все годы я не замечала и не чувствовала, что он влюблен в кого-то, и всегда
чувствовала и знала, что любит он меня. Натэлла уверяла, что по поведению
мужчины в постели можно определить, изменял он тебе или нет. Но я никогда
ничего такого не замечала, он всегда был весьма изобретателен в постели. Он был
старше меня на пятнадцать лет, но с годами в моем отношении к нему появилось
кроме всего прочего еще и что-то материнское – чем бы дитя ни тешилось...
А в последние годы я и вовсе успокоилась – ему стало не до баб.
Перестройка, конверсия, да и возраст. Помню, мы однажды здорово поссорились.
Когда было принято решение о выводе наших войск из Афганистана, он расстроился.
Я пришла в негодование. А он кричал:
– Да пойми ты, это моя работа, я сделал по их заказу такой
комплекс! И его даже не успеют применить!
– Но ведь это же смерть для тысяч людей!
– А ты что, не знала, чем я занимаюсь? Именно смертью! Всю
свою жизнь! – Потом он спохватился, понял что-то: – Лёка, думаешь, я
не знаю, что эта война – ужас, преступление и все такое? Сколько наших
парней погибло, сколько еще бед она наделает в будущем, эта чертова война,
но... Ты разве не замечала, что мы никогда не говорим, что работаем на
оборонку, всегда только «на войну»...
Он был прекрасным отцом, обожал Ариадну, и это он настоял,
чтобы родилась Стаська.
– Никаких абортов! Вырастим, воспитаем, вот скоро меня
турнут на пенсию, чем прикажешь мне заниматься? Буду внука растить. Или лучше
внучку! Да, девочки лучше, их на войну не забирают! А я выращу такую девчонку,
чтобы умела за себя постоять! Тобой, Адька, мне некогда было заниматься, зато
внучку я возьму на себя! А ты живи, учись, работай, можешь еще и внучка потом
подкинуть, я не возражаю!
Он же настоял, чтобы Стаську назвали Станиславой, в честь
его отца. Сейчас я часто думаю о том, что он вовремя умер. Не дожил до полного
краха армии, хоть никогда не был военным, и всей той системы, которой истово
служил всю жизнь. В том мире у него было свое место, а в новом он его не нашел
бы, превратился бы в жалкого брюзжащего пенсионера. Нет, он просто покончил бы
с собой.
Мне повезло в жизни, что я встретила такого человека и жила
за ним как за каменной стеной.
Я еще училась в театральном, и одна девочка с нашего курса
пригласила меня к себе послушать записи Вертинского – отец подарил ей
магнитофон. Тогда Вертинский был почти забыт. Помню, мы сидели у них на кухне,
слушали Вертинского и пили домашнее вино из чайных чашек, на всякий пожарный
случай, для маскировки, заедали жирнющим печеньем курабье и курили –
разлагались, одним словом. Я совершенно влюбилась в песни Вертинского, особенно
меня пленила одна, которую я с тех пор нигде и никогда не слышала. Там были
такие упоительные строчки:
Вами бредят в Лондоне и Вене,
Вами пьян Мадрид и Сан-Суси,
Это ваши светлые колени
Вдохновили гений Дебюсси.
И забыв свой строгий стиль латинский,
Перепутав грозные слова,
Из-за вас епископ Лотарингский
Уронил в причастье кружева...
Боже мой, как кружилась голова от этих строк у молоденьких
студенток театрального училища... Как хотелось и верилось, что из-за нас тоже
будут сходить с ума если не епископы (епископы нас тогда совсем не занимали),
но какие-то знаменитые, талантливые, могущественные мужчины... Но
главное – европейские столицы.
Когда мы слушали эту песню, наверное уже в десятый раз, в
дверях вдруг раздался голос:
– Так! Это что за образ жизни?
Мы обмерли от ужаса. В кухню вошел отец подружки, генерал в
штатском, а с ним мужчина помоложе, мы вскочили, я зажала в кулаке окурок, а
генерал схватил со стола чашку и отпил глоток.
– Гляди, Леонид, как молодежь время проводит, а? Вертинский,
вино, сигареты! Этому вас в институте учат?
Голос у него был грозный, а в глазах плясали веселые черти.
Он и сам был подшофе.
